Читать книгу "Любовь и голуби - Владимир Гуркин"

– Тебе много приходилось делать инсценировок?

– Нет, не очень. И это были не совсем инсценировки. Однажды «Современник» на фестивале показал мою инсценировку «Риск» по роману Олега Куваева «Территория». Это была моя первая работа по чужому материалу, но ее признали самостоятельной пьесой по мотивам романа, даже комиссия по этому поводу заседала. Куваев пытался и сам инсценировать – не получилось. А моя версия была отмечена как оригинальная пьеса. «Современник» разделил премию с «Фабричной девчонкой» Володина в Театре Моссовета. Делал я инсценировку для кино – по булгаковским «Мертвым душам», вышел сценарий двухсерийного фильма.

– Фильм получился?

– Нет. Даже не сняли. По финансовым причинам, как раз начался жуткий период.

– Умение написать инсценировку – очень полезное. Коляда своих студентов этому специально учит. Из своего опыта скажи: как надо работать над инсценировкой?

– Как ни странно, здесь много интима. Да, в нашем деле душеньку приходится раздевать. Для меня драматургия – уютное убежище.

– От жизни?

– От нехорошего в жизни. Потому что от жизни не спрячешься. Затем, это организация собственного Рая. Это налаживание контакта общения, взаимодействия с теми людьми, явлениями, которые тебе нравятся. Для меня важно не разрезать жизнь, как лягушку, чтобы увидеть, что у нее внутри, а если и препарировать, то духовными категориями. Мне найти нечто красивое – в смысле красоты Достоевского, а не красивости. Я ведь хочу быть хорошим человеком? Хочу.

– Хороший человек – это что такое?

– Есть два типа хороших. Один живет по правилу: сделай комфорт окружающим, тогда тебе будет хорошо. Второй тип: сделай себе хорошо, тогда и людям вокруг будет хорошо.

– Обе позиции достойные.

– Нет, вторая не по мне, это не моя позиция. В ней есть искушение: пока сделаешь себе хорошо, потом будет жаль с другими делиться. Есть такой подход: дай голодному не рыбу, а удочку. Я не согласен: сначала накорми человека, а потом дай удочку. А то у него, может, сил не хватит поймать.

– Ты педагог по натуре?

– Нет. У меня нет прямых учеников, но есть люди, которые считают меня учителем. Я себя ничьим учителем не считаю. Для меня Шекспир учитель, но он же себя моим учителем не считает.

– Как же так – вел семинары, лабораторию, а учеников не нажил?

– Я занимался этим, чтобы помогать ребятам войти в профессию, увидеть других. Чтобы у них обзор был шире. Но не только для них, я еще и для себя это делал – чтобы озона драматургического вдохнуть, что-то понять. Я ведь тоже новое узнавал.

– Значит, эта твоя деятельность в прошлом. А сейчас чем занимаешься? В театрах бываешь?

– По правде говоря, мне надоело в театры ходить. Я знаю, что принципиально нового в театре не увижу. Жаль стало времени. Хотя ты вот спросила, что я делаю? А я лентяйничаю, бездельничаю. Но такое блаженство в моей обломовщине! Сижу на диване, смотрю в окно. Жду, когда придет вдохновение и силы, чтобы себе самому сформулировать. Тогда уже выльется на бумагу.

– Я недавно посмотрела в Театре Ермоловой замечательный спектакль по твоей пьесе «Саня, Ваня…». Только у них название другое: «Не для меня».

– А ее многие ставят, и под разными названиями. Я сам поставил в Черемхове, назвал «Веселая вода печали». Это история моих дедов и бабок. Я, когда писал, даже не думал, что она так хорошо пойдет. Пьеса опубликована в «Современной драматургии» в 2005-м, и только спустя два-три года начала раскручиваться. Я видел по ней два спектакля, и оба замечательные: в новосибирском «Глобусе» поставила Марина Брусникина, в Театре Ермоловой – Вадим Данцигер. Знаю, что поставлена в Перми. Сейчас в Коми-Пермяцком театре идет, и так удачно, мне звонили разные люди.

– Я видела только московский спектакль Вадима Данцигера, и он меня по-настоящему тронул. Жаль, что он идет тихо, о нем мало написано, хотя зал был полон и зритель принимал очень хорошо. Такая простая и мощная история семьи, рода, глубоких отношений. Ты, Володя, мастерски пишешь любовные сцены, я это по всем твоим пьесам чувствую. Так написать супружескую постельную сцену, как ты, больше никто не может! Но у тебя в пьесе она начинается за кулисами, зрителю слышны только голоса, а Вадим вынес все действие на сцену. А если учесть малый зал – то прямо перед зрителем.

– Вадик мог бы «шлепнуться», но его спасло чувство юмора. Без юмора была бы пошлость. Чтобы написать любовную сцену, нужно иметь свое представление о любви, а не «в общих чертах».

– Ты как-то умеешь говорить о любви глубинной, годами проверенной. А сейчас в моде короткие отношения, секс, эротика. Для тебя любовь – чувство святое?

– Безусловно! Если метафорически, то подлинная Любовь такова, что можно зачать на расстоянии. Как Дева Мария. Если перевести на язык нашего жития, человек может испытать многое на расстоянии, не дотрагиваясь – только глядя в глаза. Помнишь встречу Штирлица с женой, когда они просто смотрят друг на друга и молчат? Хорошая любовная сцена.

– Володя, ты в Москве с 84-го года. А остался автором провинции. Пишешь только про провинцию. Почему?

– Я долго не мог разобраться в столичных правилах игры, жил с иллюзиями. Первым моим местом в Москве стал театр «Современник», там шла моя пьеса, туда меня взяли работать. Я был влюблен в творческих людей, в этот театр. Мне казалось, что и меня привечают, я принимал это за абсолют, верил. Я же вырос среди простых, искренних людей, которые что думают, то и тебе в лицо скажут. Не понимал, что здесь – это лишь форма поведения. Я видел, как некоторые меняли отношение ко мне, и не понимал, что это связано с положением на социальной лестнице. То от тебя отвернулись, то расточают ласки, заботы. Но это – в природе человеческой, не стоит на это очень сердиться.

– Со временем ты привык к столичным манерам?

– Во всяком случае, закалился. Перестало быть неожиданностью, когда бьют по голове и по душе. Мне достаточно той «кухни», которая у меня существует и помогает переварить, защищает, не позволяет разорваться душе.

– Какое время было у тебя самым тяжелым?

– Первый год в армии. Я в ПВО служил – противовоздушная оборона. Это был 1971 год. Самое тяжелое время и, как ни странно, самое ценное по опыту. По отношению к жизни, к боли. Оно много мне дало, и даже до сих пор иной раз, когда возникают трудности, я говорю себе: разве это трудности? Вон с чем справился тогда! Так что все во благо, и я понимаю: должен Жизни больше, чем она мне. И это не кокетство.

– Да ты счастливый человек!

– Да, можно сказать – счастливый. Хотя, ты же понимаешь, всякое бывает: и внутренние противоречия, и вообще. Я вот часто слышу: если не полюбишь себя, то никого не полюбишь. Категорически не согласен! Сейчас многие себя ох как любят! А я так думаю: ты не зря на земле, и надо требовать с себя. Когда Господь говорил: «Возлюби ближнего, как самого себя», он имел в виду наше несовершенство – что надо любить ближнего не меньше, чем себя, грешного.