Читать книгу "Ястреб халифа - Ксения Медведевич"

– Опять ты за свое? – подскочил Тарик как ужаленный. – Милостивый, проща-ающий…

И нерегиль, зло кусая губы, забегал по каменной площадке взад-вперед.

– Откуда ты знаешь, что Единому есть до вас хоть какое-то дело? Ну до вас еще ладно! Но до меня! Я-то Ему на что сдался? – размахивая рукавами, сердито вопрошал он.

Старый имам снова вздохнул – и широко улыбнулся.

Четыре дня спустя

Зариф уже второй день прятался в зарослях арчовника – завидев его, сейид взъярился не на шутку.

– Что ты здесь делаешь?! Ну что ты здесь делаешь, а? Это не прогулка! Это война! Война, идиот! Зачем я давал тебе вольную, зачем раздавал взятки, а? Чтобы ты приперся смотреть на отвратительный, грязный, жестокий военный поход?

Ты мало видел войны в жизни, а, Зариф?! – орал господин – и гонялся за ним с полотенцем, лупя по чему попало.

Загнав Зарифа аж к дальней башне длинного узкого замка, сейид побежал обратно – орать на Саида аль-Амина:

– Ну а ты?! Ты куда смотрел? Ты зачем привез все это добро?!

И Тарик широким жестом обвел выстроившихся во внутреннем дворе невольников. Махтуба стояла во главе своего мрачного и обиженного отряда, уперев руки в боки и грозно нахмурив брови.

Аль-Амин краснел и потел, подавляя желание по старой привычке бухнуться лицом в землю, – все-таки командующему Правой гвардией такое поведение не дозволялось приличиями. Ханетта лишь утирал роскошным белым рукавом мубаттаны лицо – и бормотал оправдания:

– Сейид… да я же… я же выполнял приказ…

– Чей? – неожиданно прекратил кричать Тарик.

– Великая госпожа…

– Врешь!!! – Нерегиль в ярости затопал ногами. – Врешь! Говори мне правду, о сын греха! Кто тебе приказал привезти всех моих домашних?!

– Яхья ибн Саид, – сдался несчастный алеющий щеками и покрытый испариной Аль-Амин.

– Тьфу на тебя, – выдохнул Тарик. – С чего это старый филин решил проявить обо мне такую заботу?

«Нерегилю будет легче, если его будут окружать привычные лица. Домашние и добрые. Пусть и Зариф поедет с вами – ему еще вон сколько ждать до начала занятий. Юноша должен быть при деле – иначе он начинает озорничать, а это еще хуже, чем бездельничать. В окружении одних джунгар Тарег, боюсь, примет окончательный облик… экхм… могущественного духа». «То есть вконец одичает?» – мрачно поддела астронома великая госпожа. А Яхья…

И тут Саид понял – опять. Опять он не закрылся и думал вслух. И вспомнившаяся предотъездная беседа читается в его разуме как в открытой книге. Взглянув в лицо сейиду – а Тарик стоял, зло раздувая нос, – аль-Амин понял, что не ошибся.

– Тьфу на вас на всех, – гордо тряхнув головой, нерегиль развернулся и пошел прочь, помахивая полотенцем.

А Махтуба, склонив голову подобно носорогу, твердо пошла за ним. А уж за Махтубой последовали все остальные.

Кроме Зарифа – который, как уже было сказано, второй день прятался в арчовнике в окрестностях лагеря ятрибского ополчения.

В можжевеловых зарослях стоял приятный смоляной дух. Завалившись на спину в заросшей пыреем и мятликом ложбинке, юноша покусывал сорванный колосок еще зеленой – несмотря на страшную жару – травы. Над ним качались коричневые зонтики отцветшего югана, кузнечики свиристели в зарослях смородины.

– Кии-киии… киии-иии, – закричал в небе знакомый голос.

Зариф быстро приподнялся на одном локте, пытаясь разглядеть темную пикирующую точку.

– Киии-иии…

Мягкий перестук копыт послышался вдруг совсем близко – кто-то неспешно продвигался через невысокие, заросшие барбарисовыми кустами и купами можжевельника холмы со стороны поймы Кштута. Осторожно приподняв голову над колышущимися метелками мятлика, Зариф присмотрелся – так и есть. Перекинув одну ногу через луку, сейид покачивался в высоком седле идущего шагом Гюлькара. Поскольку на господине был охотничий кожаный кафтан, Зариф сначала решил, что Тарик просто выехал на охоту с ястребом. А потом юноша услышал голос сейида:

– Ну-ка вылезай, о сын греха! Я знаю, что ты здесь, и все равно тебя найду! Вылезай, кому говорят!

Ястреб предательски заорал с высоты. Еще в темя, не ровен час, клюнет, подумал Зариф. И проорал в ответ:

– А вот и не вылезу, сейид! И не просите!

– Вылезай!

Всадник уселся в седле как следует – и приподнялся в стременах, высматривая Зарифов серый халат среди травы. На запястье поднятой ко лбу руки в ременной петле болталась тонкая ашшаритская плеть. Чуть высовывая голову поверх высоченных колосков и стеблей пырея, Зариф отважно отозвался:

– А у меня теперь вольная, я сам себе хозяин! Сказал – не вылезу, значит, не вылезу!

– Тьфу на тебя, о ущербный разумом! Тебя же за фарсах видно, от кого ты прячешься!

И впрямь, от кого я прячусь, со вздохом решил юноша и поднялся на ноги. Сейид торжествующе заорал:

– Так вот ты где!!!

И мгновенно поднял коня в галоп.

– Это нечестно!

С жалобным воплем Зариф припустил было прочь – но куда там гоняться по степи с налетавшим, как ветер, сиглави. По широкой дуге сейид обогнал его и резко осадил грызущего мундштук Гюлькара, оттягивая поводья и не давая вскидывающему ноги коню встать на дыбы. Пятясь от мотающей головой лошади, Зариф чуть не запнулся о мягкий стланик и, горестно вскрикнув, поднял к лицу ладони:

– Не поеду я без вас в столицу, о сейид! И не просите!

– А что случилось? – справившись, наконец, с разгоряченным сиглави, поинтересовался Тарик.

– Да замучили они меня приглашениями, – опуская голову и мучительно краснея, признался Зариф.

– Куда? – вскинул брови сейид.

Он и впрямь не понимал, куда и зачем. Впрочем, точно так же ашшариты не понимали, почему самийа так ни разу и не сорвал цветка красоты юного гуляма. О красоте отрока по столице ходили восторженные рассказы и слагались стихи:

На щеках его розы и анемоны, яблоки и гранаты

Образуют вечноцветущие сады, исполненные красоты,

где дрожит вода очарования.[81]

Немало вздохов вызывала и известная история любви Хасана ибн Ахмада. Славный военачальник, рассказывали, не раз предлагал Тарику немыслимые суммы за пленившего его сердце юношу, но самийа каждый раз хладнокровно отказывал своему другу и побратиму. Говорили, что ибн Ахмад в своей страсти дошел до трех тысяч динаров – немыслимой цены за пусть и белокожего, но всего лишь тюрка.

Впрочем, среди поэтов и знатоков красоты мнения разнились. Кто-то воспевал прелесть и гибкость стана смуглых и стройных ханаттани – их горячий нрав и податливость вошли в поговорку. А кто-то превозносил миндалевидные глаза тюркских мальчиков, «слишком узкие для гримировального карандаша», как писал в восторженной касыде знаменитый аль-Халиди.