Читать книгу "Дот - Игорь Акимов"

— Знаешь, Чапа, — сказал Тимофей, — я иногда думаю, что если б тебя посадили за длинный-предлинный стол, уставленный едой…

— Краще — яствами, товарышу командыр, — вставил Чапа. — Колы вже даеш — то не жалкуй.

— И вот я думаю, Чапа: дай тебе волю — ты бы ел, ел помаленьку, продвигался бы вдоль этого стола. И если бы физиология позволила — то и не вставал бы из-за него.

— Ага! — обрадовался Чапа. — Ты думаешь, товарышу командыр, шо намалював мiй Рай? То я тобi скажу: то реалiзьм. Я ще памъятаю — маленький був хлопчик — як в нашому селi колысь одружувалыся, по-вашому, по-москальськи — гралы свадьбы. По три дни! По малой нужде з-за столу не вставалы — мочились пiд стiл. Боже упаси! — не подумай, що цэ вiдбувалося у хатi. Свадьбу гралы на дворi, щоб пiд ногами була земля, а вона, рiдна, всэ прийме. Або ж на вулыцi, щоб до свадьбы кожен перехожий приеднався. Ставили велычезный, довжелезный намет, по-вашому — палатку, и нужду справлялы пiд себе не крыючись; нiхто не соромывся, бо цэ ж натура.

— Вот где раблезианство! — сказал Герка, который неслышно оказался рядом.

Эту способность, автоматизм неслышных действий, он в себе осознанно вырабатывал с первых месяцев пограничной службы. Чтобы в дозоре внимание не отвлекалось на технику исполнения. Истинный мастер никогда не думает о технике, — учил его отец, который, как мы знаем, был врач высокой квалификации. — Техника мастера — это часть его существа. Ведь ты не думаешь, как читать и как взять хлеб. Столяр не думает, как забить гвоздь; он это делает одним ударом, автоматически. Спортсмен не думает, как правильно грести. Скрипач не думает, каким пальцем и как прижать струну, и как вести смычок. Хирург не думает, как сделать разрез и как шить. Они не думают — они чувствуют. И идут за этим чувством. Только так достигается гармония с природой, а значит — и максимальный кпд…

— А как же с большой нуждой? — спросил Герка.

— То тема интересная, — кивнул Чапа. — От скажи менi, Гера: що найважлывiше у застоллi?

— Конечно — беседа.

— Правильно. А тепер скажи: що губыть беседу?

— Перерыв.

— От розумна людына, товарышу командыр! — сказал Чапа Тимофею. — Не знаю, хто його навчав, а выйшло добре. Я до такого вчителя из своей хацапетовки хоч на край света сходыв бы.

— Ты не увиливай, — сказал Ромка, возникший, как черт из табакерки. — Объясни людям, куда столько народу ходило просраться.

— Грубый ты человек, Рома, — сказал Чапа. — А все от темноты твоей. К сведению: е така наука — физиология. Вона стверджуе: колы людына опорожняеться — просвiтляються мозги. И зъявляються думки; если по-простому — соображения. Котрыми треба тут же поделиться, iнакше спортишь пищеварение. И от сыдять воны рядочком, пiд забором, як куры на насесте, и продовжують застольну бесiду.

— А забор далеко?

— Далеко не добижишь. Поряд — за палаткой.

— И женщины тут же?

— Цьго не можна: жинка псуе мужскую бесiду. У жинок своя тема — и свiй забор.

Тимофей подумал. Не сходилось.

Спросил:

— Ты все это придумал?

— Сейчас менi здаеться, що придумав, — сказал Чапа. — Але ж було! А потiм, прямо по Святому Писанию, нас выгналы iз Рая, и чотыры года я ел тiльки корiння, траву и кору з дерев. Навчывся любыты вкус жукiв, личинок, кузнечиков и червей. А деликатесом мав жмыхi…

Сказал он это просто, не рассчитывая на жалость. Ведь его товарищи были одного с ним возраста, все это видели и знали. Как-то и они пережили эти годы…

И потек тягостно длинный день, обычный летний день (так и хочется добавить: воскресный; может быть и воскресный, но они уже не знали дней недели и не задумывались об этом), когда ничего не происходит, нет ветра, нет облаков, тишина; и солнце — как ни глянешь — все стоит и стоит на месте.

Безделье было противно натуре Тимофея; он знал: чтобы материя не прокисала — требуется движение. Если нет срочных дел — их необходимо придумать. За все дни осады (и сколько ж это дней прошло? и как давно…) он ни разу не распорядился навести в доте марафет. Куда ни глянь, он видел мелочи, цеплявшие его сержантский глаз даже во время боя; но заниматься ими в промежутках между атаками… В промежутках между атаками душа была нагружена даже больше, чем в бою. В бою все просто: бей первым и старайся мыслью опередить врага. Страх… Он скребется и напоминает о себе только до первого твоего выстрела, а потом не до страха: мысль и действие (точнее — быстрота мысли и действия) перекрывают слабину души. А когда пальба закончилась (опять уточним: не закончилась, а наступила пауза), то уже нет сил ни на что. Нет сил думать; бывает — даже нет сил жить; не живешь, а присутствуешь. И душа напоминает о себе лишь самыми примитивными чувствами. А если при этом каждые несколько минут (должно быть, с точностью до секунды — ведь немцы!) твою пустоту, твое душевное пространство (и каждую клеточку тела) сотрясает ужасающий грохот взорвавшегося над головой тяжелого снаряда… Дело даже не в том: проломит он свод или нет. Об этом думали только в первый день, потом привыкли. Ум перестал на это реагировать, но свое существо не переделаешь. Едва пережив очередное потрясение и очередное облегчение: живой! — твое существо начинает ждать следующего взрыва. Возможно, то же самое переживает ассистент метателя ножей в цирке. Ассистент знает, что летящий ему в лицо (или между раздвинутых ног) нож в него не попадет, даже не зацепит, но… но!.. ведь всякое бывает… И ведь каждому этому ожиданию и каждому мгновенному переживанию отдаешь не просто все свои силы (на одно мгновение — все, что имеешь), по сути отдаешь часть своей жизни, нечто сокровенное, невосстановимое. Годы спустя, терзаемый болезнями (платой за «мужество»; потом эту плату назовут «адреналином»; разумеется, не в медицинском смысле, а в обывательском), постарев прежде времени, этот человек (если в мозгах просветлеет) горько пожалеет о растраченных на дурь жизненных силах. Но восстанавливается только то, что отдано с любовью. Или свободно. Или от избытка (но это случай не душевный, значит — не истинный, скорее медицинский). Старая истина: за глупство (как и за удовольствие) надо платить.

Короче говоря, вдруг оказавшись в пустоте, без опоры на противника, и зная, что эту пустоту необходимо заполнить (одно слово — армия! — где солдат не должен сидеть без дела, иначе начнет думать и тосковать), Тимофей решил, что теперь самое время произвести уборку помещений. Чтоб не стыдно было, подумал он, но тут же запнулся: перед кем не стыдно? Нет, дело в ином. Зачем красноармейцу каждый день подшивать чистый подворотничок, ходить строем, четко отдавать честь, единственным способом застилать койку и мазать известью уголки кирпичей, окаймляющих дорожки в погранзаставе? Причина известна: в нем должен выработаться автоматизм выполнения приказа. Потому что завтра командир может послать его на смерть, и при этом не ждет, что в ответ может услышать «я думаю», «я боюсь», тем паче — «не пойду». Красноармеец должен автоматически сказать «есть», и думать только о выполнении приказа. Вот с этим в гарнизоне дота была недоработка. С Медведевым и Залогиным проблем не предвиделось; любой приказ — «есть» — и пошел выполнять. Но Ромка и Чапа… Конечно, приказ они выполнят, но первым их словом будет не «есть», а «я думаю» (это начало фразы; после него — запятая, а не многоточие). С Чапы какой спрос; тем более — никогда не помешает выслушать, что он думает; но Ромка!.. Чем он думает — известно каждому, а поди ж ты…