Читать книгу "Севастополист - Георгий Витальевич Панкратов"

здесь – главное. Им занимаемся мы на ватрушках прямо в этот момент, им занимаются люди на площади, возле воды, в квадратах. Физические усилия, которые люди вкладывают, отдыхая, – это их вклад во всеобщее созерцание. Они лишь сопутствуют, но не являются главным. Человек прекрасен, когда отдыхает, и прекрасен мир. Почему здесь так много зеркал? В порту, в квадратах, на стене и в селах, наконец, – все это для полной открытости и созерцания друг друга. S-Порты – это порты Созерцания, но оно не только здесь, оно и есть весь этот уровень, и им пронизано здесь все.

– Особенно село, – я усмехнулся, но Фе не заметила легкой иронии в моем голосе. Она с жаром продолжала:

– Когда-то и оно было другим. Первые строители создали типовые села – такие же, как внизу. Но поколения сменялись, Созерцание, даруя человеку счастье любить самого себя, окружающих и жизнь, требовало большей открытости – в конце концов, оно работало во благо человека. Стремясь преувеличить это благо, инициативная группа местных резидентов «Суперсозерцание» создала концепцию, и в итоге вся жилая территория была перестроена и модернизирована по программе «Открытое село». Все хотели больше счастья, больше отдыха и качественного созерцания – и потому концепцию приняли с восторгом.

– И что же, совсем не было недовольных? – не поверил я.

– Нет, представляешь? – задорно рассмеялась Фе. – На созерцательном уровне ничто не должно мешать созерцанию. Ведь если ты развиваешься, а этого никто не видит, какой смысл в этом развитии? А если не развиваешься – кто поможет, подскажет тебе?

Слушая Фе, я неожиданно вспомнил Алушту из дворика Притязания. Она ведь тоже говорила: «Развивайся!», – но какие разные смыслы вкладывали в это слово здесь и там.

У меня было двоякое отношение к открытому селу. Конечно, я давно привык к нему, да и люди этого уровня не вызывали у меня раздражения. Они не были навязчивы в вопросах, которые не касались отдыха, – их вообще как будто мало волновало что-нибудь другое. У меня же с отдыхом все было в порядке: я искренне им наслаждался и отдавал всего себя той стихии, что пробуждалась во мне в квадратах. Я оставлял все свои мысли и становился лишь отдыхающим телом – отдыхающим на пределе сил и возможностей. Мне нравилось смотреть на свое тело, на изменения, что с ним происходили, я не отводил взгляд от зеркал и подолгу глядел в них, но была одна деталь, которая не давала утонуть в волнах идиллии. Каждый раз, когда всматривался в отражение, я видел на бедре чехол. И порой мне казалось, что лампа начинала пульсировать в нем, как сердце в грудной клетке.

Все же, думал я, хорошо, что в Севастополе, каким я помнил его и себя в нем, не находилось – да и не могло найтись, откуда? – никаких инициативных групп. Попробуй кто предложи построить дом без крыши, или без дверей, или вниз головой! Такое даже представлять было смешно. Но в тот момент, в разговоре с Фе на ватрушке, меня куда больше занимало другое.

– Но ведь мы уже все это проходили, – обратился я к Феодосии, попеременно вдавливая локтями то правый, то левый рычаг и плавно покачивая ватрушку на одном месте. – Разве не помнишь? Потребление. Все эти залы, проспекты, корабль, Супермассивный холл! Жизнь без особых целей, движение от точки А к точке Б и затем обратно. Просто ходить и глазеть вокруг. Да, это может поразить неподготовленного севастопольца, едва дорвавшегося до Башни. Но зачем это тому, кто сознательно отправился наверх? Или Башня – она как слоеный пирог, и над этим уровнем окажется снова что-нибудь вроде Притязания?

– Мне неизвестно, что выше, – развела руками Фе. – Я говорила тебе.

– Да, мы не знаем, – подтвердил зачем-то Инкерман. Если б он знал, что Фе внедрена, возможно, и не был бы так уверен, подумал я.

– Чем это созерцание отличается от того? Прозрачностью стен? Тем, что вместо коктейлей, вода?

– Видишь, ты сходу нашел два отличия, – ответила девушка, изображая удовлетворенность. – А если подумать еще немного? Во-первых, там не было видно неба. Мы здесь значительно ближе к нему – мы выходим, гуляем под ним, летаем…

– Фе, ты же понимаешь, – нервно прервал я.

– Ну а самое главное, – произнесла наконец Феодосия. – Потребление те, кто попал в него извне, созерцают как нечто недостижимое, невероятное. Вспомните себя. – Мы с Инкерманом кивнули: пожалуй, в этом подруга была права. – А здесь – с пресыщением. Если бы вы попали сюда из Севастополя, то воспринимали бы жизнь здесь почти так же, как и жизнь на Потреблении. Но после обладания и знания – когда ты прошел их и понял, а не просто что-то слышал краем уха – Созерцание кажется именно тем, что нужно больше всего. Вот почему на этом уровне оседает большинство резидентов Башни, мало кто идет выше, а среди тех, кто вышел в мир уже здесь, таких вообще единицы.

Я смотрел вниз, на отблески света, которые заливали Созерцательный порт, блестели на глади воды, отражались в очках счастливых людей уровня.

– И все равно, – медленно сказал я, – не могу отделаться от мысли, что Башня выдает за бесконечные возможности свои постоянные ограничения. То, что поначалу кажется первым, непременно оборачивается вторым – вот что я твердо усвоил, достигнув этого Созерцания.

– Бесконечные возможности в тебе, – сказала Фе ласково. – Ни одна Башня не способна дать того, что в тебе и так есть. Но она способна дать тебе это понять, убедить поверить в это. Того же хочу и я.

«Опять этот милый поток», – подумал я. В такие моменты просто бы сидеть и смотреть на нее, любоваться ею, восторгаться тем, какая она красивая – в этом солнечном свете, с едва колышущимися волосами, произносящая милые и ничего не значащие слова. Но как только я расслабился, предавшись этим мыслям и даже убрав локти с рычагов, как за прекрасными очертаниями ясно увидел знакомый пугающий силуэт. Я пригляделся, все еще надеясь на ошибку, на то, что это галлюцинация, вызванная дозой свежего, чистого воздуха и близостью неба над головой. Но ошибки не было.

Чуть поодаль от нас, за спиною Фе, на соседней ватрушке стоял, совсем не боясь выпасть и разбиться, Кучерявый. На нем было тяжелое черное пальто.

Я сглотнул и замолчал, словно не испугался сам, а напротив – боялся спугнуть его. Он смотрел на меня внимательно, покачиваясь вместе со своей ватрушкой, не отводя глаз, но и не предпринимая никаких действий. Ватрушка Кучерявого была одноместной, и, кажется, вокруг, в пределах видимости, у