Читать книгу "Секретная команда. Воспоминания руководителя спецподразделения немецкой разведки. 1939—1945 - Отто Скорцени"

Допрашивавшие меня офицеры также подтвердили, что распускавшиеся нами слухи явились новым видом ведения войны, неожиданно показавшим высокую эффективность. В конце допроса меня вновь спросили, планировалось ли осуществить нападение на главную ставку союзников, на что я опять ответил отрицательно.

Тогда мне впервые показалось, что мои ответы вызывают доверие, и у меня возникло ощущение разговора с серьезными людьми. В дальнейшем при ведении бесед с представителями данной группы дознавателей я часто чувствовал уважение их, как победителей, по отношению к нам, как к побежденным.

После того допроса мне показалось, что офицеры постарались мне помочь, поскольку меня определили в более прохладную камеру. Однако, как это часто бывает, добрая воля отдельных людей натолкнулась на противодействие системы — на следующий день меня перевели в городскую тюрьму Висбадена, где вскоре оказались и оба моих боевых друга.

Там я начал привыкать к пребыванию в одиночной камере. Для тех, кто такого не испытал, хочу сказать, что первым делом следует перестать обращать внимание на прутья решетки и отсутствие хоть какого-то вида из окна. Однако дается это совсем нелегко. Поэтому тюремное начальство должно меня простить — уже в первую ночь я постарался обеспечить себе лучший обзор.

Во время авианалетов здание тюрьмы тоже пострадало, и часть его почти не использовалась. Однако, как назло, именно в моей камере вмонтированная перегородка из армированного стекла перед решеткой осталась целой и полностью закрывала вид из окна. Сразу же после заселения в это жилище я тщательно обследовал его и обнаружил обломок ручки от ложки, как нельзя лучше подходивший для удаления замазки, которой была заделана стеклянная перегородка. Всю ночь я трудился не покладая рук, и к утру два куска армированного стекла были удалены. Мои усилия себя оправдали, и мне открылся небольшой обзор на оба тюремных двора.

Еще раньше мы условились с Карлом Радлом об особом свисте, служившем нам опознавательным сигналом. Уже с первой попытки я услышал ответ, и, как впоследствии признался Радл, отсутствие в моем свисте всякого намека на музыкальный слух позволило ему сразу определить, что он исходил именно от меня.

По звуку я понял, что Радла поместили ниже на втором этаже и слева от меня. А вот фенриха П., как выяснилось позднее, перевели в специальный лагерь. Вскоре нам удалось установить с ним связь и передать, что мы живы, здоровы и не теряем мужества. А это тогда было главным.

В нашем положении нам с трудом удавалось подавить в себе чувство зависти по отношению к тем товарищам по оружию, которые содержались в лучших условиях. Во дворе я разглядел шесть или восемь, не помню точно, таких же деревянных лачуг, как и та, в которой меня держали прежде. Только здесь в течение дня заключенные могли передвигаться по внутренней территории свободно. Их запирали только вечером, а между домиками различался даже небольшой лужок.

Со временем я узнал, кто был моими товарищами по несчастью. Кроме двух высоких эсэсовских чинов среди них были три посланника министерства иностранных дел, несколько офицеров Генерального штаба, один фельдфебель и двое гражданских — венгр и какой-то индус.

В конце концов мне даже стало доставлять удовольствие наблюдать за игрой в бридж на лужайке или за вольными упражнениями какого-нибудь спортсмена на травке. Я был рад возможности видеть все происходящее и думаю, что некоторые другие заключенные могли такому моему одиночеству позавидовать.

Мне было разрешено два раза в день совершать короткие прогулки во втором, отдельном и довольно большом, тюремном дворе. Караульные здесь оказались более дружелюбными, и часто мои пятнадцатиминутные прогулки на свежем воздухе превышали предписанный лимит времени. Однако совершал я их всегда в одиночестве.

Во дворе, как напоминание о прошедшей войне, имелся также противопожарный пруд, вырытый на случай бомбежки. К сожалению, из гигиенических соображений мне было запрещено им пользоваться. Во время этих прогулок я наблюдал за окнами, и мне удалось увидеть нескольких офицеров моих истребительных частей СС. Постепенно я познакомился и со всем тюремным персоналом.

Некоторые порядки, которые были заведены в висбаденской тюрьме, тоже заслуживают более подробного описания. Тюремные постройки оказались очень старыми, и гигиенические сооружения не составляли исключения. Но и в этом вопросе мне в какой-то степени повезло. Со временем я хорошо познакомился с отдельными охранниками, которые по меньшей мере один раз в день запирали меня в маленьком помещении с табличкой на двери «Только для американцев».

На весь коридор с тридцатью камерами и пятьюдесятью заключенными в них имелась всего одна раковина. Судя по следам, в ней мылась вся посуда из-под еды и другие емкости из камер. Как выглядело это помещение, когда случался засор, не поддается никакому описанию. Умывание же в самих камерах осуществлялось над маленькими и насквозь проржавевшими горшками для стирки, взятыми не иначе как в средневековых монашеских кельях.

Однако в конце концов человек привыкает ко всему, и я, как и мои предшественники, начал вести свой календарь проведенных в камере дней, отмечая на стене целые недели. Судя по отдельным следам, кое-кому из прежних сидельцев довелось пробыть в заключении более двадцати лет.

В камере этажом ниже находился бывший обер-лейтенант люфтваффе. Как мне стало известно, его поместили сюда за то, что в свое время он являлся офицером национал-социалистического руководства, отвечавшим за вопросы политического воспитания личного состава. Мир тесен, и мы в процессе общения «из окна в окно» нашли общих знакомых — от него я узнал новости, касавшиеся ряда моих студенческих друзей. По непонятным причинам бедолагу лишили табачного довольствия, и я, естественно, пришел ему на помощь, расширив дыру в окошке и аккуратно сбрасывая ему свои подарки. Пачки сигарет точно приземлялись на узкий выступ в стене возле его окна.

В этой тюрьме меня допрашивали также два французских офицера, от которых я узнал, что один из офицеров моей истребительной части «Юго-Запад» попал в плен к французам и отказывался давать какие-либо показания.

— Надеюсь, вы не рассчитываете на то, что я отдам ему соответствующий приказ? — съязвил я.

В ответ, будучи воспитанными людьми, они заметили, что рассказали мне об этом для того, чтобы похвалить его за стойкость. От них мне также стало известно, что один из наших людей, некий Н., оказался двойным агентом и получал денежное вознаграждение от обеих сторон. Следует заметить, что мы подозревали о ведении им двойной игры еще во время войны, но для окончательных выводов у нас не хватало доказательств. В целом атмосфера проводимых французами допросов была дружелюбной и позволяла надеяться на то, что в будущем народы Франции и Германии будут жить как добрые соседи.

Мистер Бове также не забывал про меня и иногда навещал, задавая все те же вопросы. Как бы то ни было, за те недели, в которые я выступал в роли подследственного, мне удалось сделать немало интересных наблюдений относительно моих следователей и применявшихся ими методов ведения допроса. Однако в течение последовавших трех лет я вынужден был прийти и к другому выводу — заключенный никогда не освоит в полной мере используемые ими приемы.