Читать книгу "Дмитрий Донской - Николай Борисов"

Осенью 1385 года Москва стремилась к скорейшему завершению рязанской войны. Князю Дмитрию и без того хватало «горящих» проблем. Он вынужден был принимать срочные меры для устрашения Новгорода и получения необходимого для расчетов с Ордой «серебра». Но Олег Рязанский, верно оценив ситуацию, напротив, не спешил заключать мир. Он тянул время, вырывая у Москвы всё новые и новые уступки.

И тогда Дмитрий Иванович решил прибегнуть к церковной дипломатии. «Великий старец» Сергий Радонежский сумел сохранить свое доброе имя и в тогдашней церковной смуте. Во всяком случае, он был тепло принят и внимательно выслушан Олегом Рязанским.

«Тое же осени в Филипово говение (15 ноября — 24 декабря. — Н. Б.) игумен Сергии, преподобный старец, сам ездил на Рязань к князю Олгу о мире, преже бо того мнози ездили к нему не возможе утолити его, преподобный же старец кроткыми словесы и тихими речми и благоуветливыми глаголы, благодатию, вданою ему, много беседова с ним о ползе души и о мире и о любви. Князь же Олег преложи сверепьство свое на кротость и покорися, и укротися, и умилися душею, устыдеся толь свята мужа и взя со князем с великым мир вечный» (43, 151).

В этом апологетическом тексте угадывается рука какого-то книжного монаха из обители преподобного Сергия. Но при всем том здесь много исторической правды. Как всякая цельная и сильная натура Олег Рязанский был искренне благочестив. «Великий старец» всегда производил сильное впечатление на такого рода людей. Многими годами лесного отшельничества он обрел высшее достоинство инока — внутренний покой. Встречаясь с этим покоем, героическая энергия не угасала, но как бы взмывала к небу. Наступал тот момент просветления, после которого человек, оставаясь собой, всё же становился несколько иным.

Понятие «вечный мир», звучащее церковной патетикой, кажется, впервые появляется здесь в лексиконе междукняжеских отношений. Не знаем, какими клятвами и ритуалами скреплен был этот небывалый договор. Но известно другое: прочность княжеских соглашений укреплялась династическими браками. Так было и на сей раз. Через два года после миссии Сергия в Рязань сын Олега Рязанского Федор женился на дочери Дмитрия Московского Софье.

Рязанский поход преподобного Сергия Радонежского удивительным образом изменил характер московско-рязанских отношений. Это было похоже на одно из тех чудес, которыми славился «великий старец». Отныне ни сам Олег Рязанский, ни его потомки не проявляют враждебности к Москве. Их боевой пыл обращается в сторону Литвы и находит применение в борьбе с Витовтом за некоторые пограничные крепости. Всё это вполне устраивало московских князей, которые стали вести себя по отношению к Рязани вполне достойно, не пытаясь силой или коварством отнять у потомков Олега их родовые вотчины.

Благодаря своим дипломатическим успехам преподобный Сергий Радонежский в эти годы поднялся к вершине своей славы. Он становится духовным отцом самого великого князя Дмитрия Ивановича, крестит его новорожденных детей. В трудные для Дмитрия времена Сергий поддерживает его словом и молитвой. И глубоко закономерно, что на духовной грамоте (завещании) великого князя среди других свидетелей стоит имя его духовного отца — «великого старца» игумена Сергия Радонежского.

Глава 30
БРАТЬЯ

Каждый помогает своему товарищу и говорит своему брату: «крепись!»

Ис. 41, 6

Нет ничего более сложного для историка русского Средневековья, чем психологические характеристики его деятелей. Для них у историка просто нет соответствующих материалов. До наших дней практически не сохранилось источников личного характера — мемуаров, писем, дневников. Самые ранние записки иностранцев, побывавших в Москве и встречавшихся с московской элитой, относятся к эпохе Ивана III. В памятниках древнерусской литературы XIV столетия (сказаниях, повестях, житиях) образы людей представлены в соответствии с их социальным статусом и политическими пристрастиями. Это не реалистические портреты, а своего рода «литературные иконы». Разделяя людей на героев и злодеев, земных ангелов и демонов во плоти, средневековый автор рисует мир черно-белым, лишенным нюансов и полутонов.

Портрет на сером фоне

Большой мастер исторического портрета (Иван Грозный, Алексей Михайлович, Петр Великий и др.), В. О. Ключевский, по существу, развел руками перед образами создателей Московского государства. Не имея возможности решить эту задачу как историк, он решил ее как писатель. При этом неуловимым жестом фокусника Ключевский совершил лукавую подмену. Ничтожество источниковой базы он превратил в ничтожество самих исторических деятелей.

Знаменитый «Курс лекций» Ключевского был и в значительной мере остается своего рода катехизисом отечественной исторической науки. Как и многие положения «Курса», характеристика первых московских князей стала своего рода «точкой отсчета». Одни историки безоговорочно принимают ее, другие яростно оспаривают. А потому, прежде чем предлагать читателю наши собственные суждения на сей счет, откроем томик Ключевского:

«ХАРАКТЕР МОСКОВСКИХ КНЯЗЕЙ. Часто дают преобладающее значение в ходе возвышения Московского княжества личным качествам его князей. Окончив обзор политического роста Москвы, мы можем оценить и значение этих качеств в ее истории. Нет надобности преувеличивать это значение, считать политическое и национальное могущество Московского княжества исключительно делом его князей, созданием их личного творчества, их талантов. Исторические памятники XIV и XV вв. не дают нам возможности живо воспроизвести облик каждого из этих князей. Московские великие князья являются в этих памятниках довольно бледными фигурами, преемственно сменявшимися на великокняжеском столе под именами Ивана, Семена, другого Ивана, Димитрия, Василия, другого Василия. Всматриваясь в них, легко заметить, что перед нами проходят не своеобразные личности, а однообразные повторения одного и того же фамильного типа. Все московские князья до Ивана III как две капли воды похожи друг на друга, так что наблюдатель иногда затрудняется решить, кто из них Иван и кто Василий. В их деятельности заметны некоторые индивидуальные особенности; но они объясняются различием возраста князей или исключительными внешними обстоятельствами, в какие попадали иные из них; эти особенности не идут далее того, насколько изменяется деятельность одного и того же лица от таких условий. Следя за преемственной сменой московских князей, можем уловить в их обликах только типические фамильные черты. Наблюдателю они представляются не живыми лицами, даже не портретами, а скорее манекенами; он рассматривает в каждом его позу, его костюм, но лица их мало что говорят зрителю.

Прежде всего, московские Даниловичи отличаются замечательно устойчивой посредственностью — не выше и не ниже среднего уровня. Племя Всеволода Большое Гнездо вообще не блистало избытком выдающихся талантов, за исключением разве одного Александра Невского. Московские Даниловичи даже среди этого племени не шли в передовом ряду по личным качествам. Это князья без всякого блеска, без признаков как героического, так и нравственного величия. Во-первых, это очень мирные люди; они неохотно вступают в битвы, а вступая в них, чаще проигрывают их; они умеют отсиживаться от неприятеля за дубовыми, а с Димитрия Донского за каменными стенами московского Кремля, но еще охотнее при нападении врага уезжают в Переяславль или куда-нибудь подальше, на Волгу, собирать полки, оставляя в Москве для ее защиты владыку митрополита да жену с детьми. Не блистая ни крупными талантами, ни яркими доблестями, эти князья равно не отличались и крупными пороками или страстями. Это делало их во многих отношениях образцами умеренности и аккуратности; даже их наклонность выпить лишнее за обедом не возвышалась до столь известной страсти древнерусского человека, высказанной устами Владимира Святого. Это средние люди Древней Руси, как бы сказать, больше хронологические знаки, чем исторические лица. Лучшей их фамильной характеристикой могут служить черты, какими характеризует великого князя Семена Гордого один из позднейших летописных сводов: „Великий князь Симеон был прозван Гордым, потому что не любил неправды и крамолы и всех виновных сам наказывал, пил мед и вино, но не напивался допьяна и терпеть не мог пьяных, не любил войны, но войско держал наготове“. В шести поколениях один Димитрий Донской далеко выдался вперед из строго выровненного ряда своих предшественников и преемников. Молодость (умер 39 лет), исключительные обстоятельства, с 11 лет посадившие его на боевого коня, четырехсторонняя борьба с Тверью, Литвой, Рязанью и Ордой, наполнившая шумом и тревогами его 30-летнее княжение, и более всего великое побоище на Дону положили на него яркий отблеск Александра Невского, и летопись с заметным подъемом духа говорит о нем, что он был „крепок и мужествен и взором дивен зело“. Биограф-современник отметил и другие, мирные качества Димитрия — набожность, семейные добродетели, прибавив: „аще книгам не учен сый добре, но духовные книги в сердце своем имяше“» (178, 46).