Читать книгу "Тайны Французской революции - Эжен Шаветт"

В эту минуту у заставы собралась густая молчаливая толпа.

Через двадцать минут Пьер остановился у подъезда дома.

Затем на лестнице раздались шаги молодого человека. Фуше, все еще стоявший лицом к Сен-Клу, смотрел на растущий свет факелов. Монтескью бросился навстречу Кожолю. Пьер был бледен, расстроен, взор его блуждал.

Аббат едва смог прошептать одно слово:

– Сокровище?

– Отыскали раньше меня… все унесено!.. – сказал Кожоль хриплым голосом.

– А! – вскричал Фуше, не слыхавший разговора. – Генерал едет к нам в карете… только его карета… Взгляните лучше сами, аббат.

С отчаянием в душе аббат устремил взгляд на карету, освещенную факелами и теперь ясно видную в ночи. Грохот колес говорил, с какой быстротой приближался его торжествующий противник.

Фуше поднес к губам свисток; но прежде чем отдать сигнал полицейским, он обратился к аббату:

– Пришла минута дать мне слово, аббат!.. – бросил он отрывисто.

Аббат конвульсивно выпрямился.

Он взглянул на карету, которая теперь въехала в толпу, окружившую ее.

Он готов был дать клятву…

Но его совесть, – совесть честного человека, священнослужителя, – возмутилась против лжи, и он, надломленный чрезмерным страданием, тяжело опустился на стул и пробормотал:

– Пропустите эту карету, гражданин министр!

Не говоря ни слова, Фуше приложил свисток к губам и извлек из него три дрожащих звука.

Надо полагать, что как ловкий и предусмотрительный человек он предвидел все возможные случаи, потому что на его сигнал толпа, теснившаяся вокруг кареты, неожиданно раздалась – и девятьсот агентов хором прогремели:

– Да здравствует генерал Бонапарт!

Этот крик подействовал на аббата, подобно гальваническому удару. Он выпрямился, но тут увидел перед собой Фуше. Глаза министра сверкали угрозой, он обратился к аббату со словами, в которых слышалась холодная, сдержанная ярость:

– После всего, что случилось, господин Монтескью, вы понимаете, что приобрели во мне жестокого врага. Даю вам четыре часа, чтобы покинуть Париж… вам и вашим… примите это приказание всерьез, потому что в течение месяца я как следует изучил все места, где могу найти вас!..

И, остановив свой мрачный взгляд на молодых людях, присутствовавших при этой сцене, он повторил:

– Вы… и ваши!..

Затем он вышел, унося в сердце смертельную ненависть к презиравшему его человеку, перед которым выказал всю низость своего характера.

XV

Как только Фуше покинул комнату, Монтескью обратился к друзьям:

– Вы слышали, что нам даются четыре часа. Позаботьтесь же о своей безопасности. Ступайте, господа, вы свободны, мы свидимся при более благоприятных обстоятельствах.

Получив прощальное наставление от своего вождя, молодые люди поклонились и молча вышли.

Спустившись вниз, Бералек направился к своей лошади, привязанной к ставням дома, рядом с лошадью Кожоля.

– Нет, друг, оставь здесь этих дрянных кляч. Я все предвидел, ступай за мной, – сказал Пьер прерывающимся голосом, говорившем о потрясении тяжелом, даже для человека, обыкновенно столь мужественного и беззаботного.

Как бы ни был страшен удар, разрушивший их политические надежды, Ивон слишком хорошо знал характер своего друга, чтоб подумать, будто эта невзгода так сильно поразила его. Не желая расспрашивать, он мысленно задавал себе вопрос: в какую новую драму мог быть вовлечен Кожоль в эти несколько часов, пока Ивон и аббат предполагали, что он ищет сокровища.

Они прошли в глубоком молчании мимо толпы дозорных. Граф шел впереди, в лихорадочном возбуждении, мрачный и дрожащий. Шагая все время прямо, он старался взглядом пронзить густой мрак квартала, лишенного света фонарей.

– Только бы Сен-Режан понял меня! – говорил он себе.

Наконец в ста шагах его глаз различил группу людей, выделявшуюся на темном фоне ночи.

– Это он! – прошептал Кожоль.

На углу заставы Буле их ждал Сен-Режан, держа под уздцы двух отличных выносливых лошадей. За седлом каждой, у чушек с пистолетами, был привязан походный чемодан.

– Партия проиграна, Сен-Режан. Почему же ты не привел третьей лошади для себя? – спросил Кожоль.

– Я получил от аббата приказание – не оставлять Парижа несмотря ни на что. Поэтому я не еду, – отвечал молодой человек.

– Но земля здесь горит под нами!

– Я, может быть, немного обожгусь… тем хуже!.. Служба прежде всего! – возразил беспечный роялист.

– В таком случае желаю успеха – и прощай! – сказал граф, обнимая его.

Друзья поцеловали Сен-Режана, и он скрылся во мраке ночи, посвистывая.

– Теперь, Ивон, скорее в седло – и в дорогу! – скомандовал Кожоль, вскакивая на спину лошади.

Бералек последовал его примеру и взял поводья. Видя, что Пьер направляется к заставе, он закричал: – Да о чем же ты думаешь?

– Я думаю воспользоваться хорошим советом Фуше и как можно скорее выбраться из Парижа, – отвечал граф быстро.

– Уверен ли ты, что ничего не забыл перед отъездом? – спросил кавалер.

Кожоль, казалось, не понимал.

– Не думаю, любезный. Я понял, что наша песня спета, когда увидел, что сокровище исчезло… пять часов тому назад. Если я раньше не известил об этом аббата, то потому только, что моя поспешность ни к чему бы не привела и не поправила бы дела. Поэтому я воспользовался этим временем, чтоб подготовить все к отъезду. Ты видишь: у нас превосходные лошади, отличное оружие, набитые чемоданы и у меня в поясе – триста луидоров. Я ничего не забыл. Итак, в путь!

Но Ивон взял за узду лошадь графа.

– А Лоретта? – произнес он имя любимой с нежностью и мукой.

Пьер, казалось, преодолел внутреннее волнение.

– Ах да, кстати!.. – сказал он. – Госпожа Сюрко переехала опять в свой дом. Она мне поручила передать тебе тысячу любезностей, я заходил к ней и простился за нас обоих, извинившись за тебя, что ты не мог лично повидаться с ней.

Ивон был слишком уверен в искренней преданности своего товарища, чтоб не понять: под его легкомысленным тоном скрывалась какая-то серьезная неприятность, постигшая Лоретту.

– Друг! – вскричал он с невыразимым волнением. – Друг мой, ты скрываешь от меня нечто ужасное!

– Ты с ума сошел! – громко рассмеялся Кожоль.

– Ну, вот, видишь, твой смех звучит так фальшиво. Ты слишком любишь меня, чтоб быть веселым тогда, когда я страдаю. Непременно с госпожой Сюрко случилось несчастие! А ты из дружбы ко мне – молчишь!..

Пьер не отвечал.