Читать книгу "Добронега - Владимир Романовский"

— А что за вопрос? — спросил Хелье.

— Почему дети не получают пряников, если они поступают не как велит им владыка Ипполит, но по совести? Если перевести это на более… доставательный?… нам язык… нет, не доставательный…

— Доступный, — подсказал Хелье.

— Корректно. Доступны. Если перевести, на более доступный взрослым людям, то вопрос есть так — почему церковная администрация считает, что покупка детской души за пряники — не такой большой грех, чем покупка взрослой души за деньги? То есть, у каждого священнослужителя есть долг наперед администрации. Но ведь есть еще и долг христианина, а он важнее. Думаешь?

— Да ну, — сказал Хелье. — Все это глупости. Просто Илларион сластена и за пряники готов на все.

— Точнейше, — подтвердил Иоанн. — Но ведь пряники, сравнение с другими — очень невинная страсть.

Хелье помрачнел и побледнел. Да, подумал он. Тут он прав. Куда мне до Иллариона, Илларион по сравнению со мною — святой.

— Благослови меня, святой отец, — попросил он.

— Это всегда. Не откажу.

* * *

Брат Артем перевез Хелье на другой берег Днепра. Обнялись. В дорогу брат Артем дал Хелье краюху хлеба и огурец, хотя дороги-то было полчаса обычным шагом.

— Не очень там, в миру, буйствуй, — наставительно произнес брат Артем. — А как припечет, закручинишься, так всегда пожалуйста к нам. Не обидим. И вот еще что. Игумен велит, чтобы робу-то ты мне отдал, потому ты нам… э…

— Порчу репутацию, — сказал Хелье. — Это он прав.

Тут же на берегу он скинул робу, натянул шерстяную рубаху, купленную в Киеве, и закутался в сленгкаппу. Брат Артем перекрестил его и поехал обратно через Днепр.

Легкий мороз раздражал ноздри. Хелье следовал к Любечу маршевым шагом, напевая какую-то глуповатую песенку, слышанную им в Корсуне. Все дальше и дальше от Киева. С каждым шагом все дальше.

Показался холм с детинцем на вершине. Все как у взрослых, подумал Хелье, детинец вон, стенка, башенки, терем. Церковь еще не управились построить, ну да это не беда, славянские территории велики, поэтому время течет медленнее.

На подходе к холму его окружили всадники — восемь человек. Он схватился было за сверд, но в него целились из трех луков.

— Наконец-то! — сказал Эймунд, спешиваясь. — И как вовремя! Не бойся, здесь тебя никто убивать не будет. Веревку мне.

Один из всадников, наклонившись с седла, протянул ему веревку, но Хелье решил, что как только этот гад, любовник Марии, протянет руку за его, Хелье, свердом, он перережет ему глотку, а дальше — пусть с ним делают, что пожелают.

— Тебя нужно показать князю, — доверительно сказал Эймунд, приближаясь. — А, плотник? Думал ли ты, что такая честь тебе выпадет — сам Князь Новгородский назначит тебе наказание. И в твоих силах облегчить участь свою. Для этого…

— Новгородский? — переспросил Хелье.

— Молчи, подлец. Давай сюда сверд.

Левой рукой Хелье медленно вытащил сверд вместе с ножнами из-за пояса и протянул его Эймунду поммелем. Эймунд передал оружие одному из конников.

— Руки вперед, — сказал он.

Хелье протянул вперед руки, и Эймунд связал ему запястья, а конец веревки намотал на луку своего седла, после чего он стукнул Хелье кулаком в скулу, и сигтунец рухнул на землю.

— Это в счет будущего, — неопределенно произнес Эймунд.

Они было поехали в гору шагом, как вдруг с реки раздался чей-то басовитый голос:

— Ого-го-го-го-гооооо!

Всадники остановились и обернулись. Ладья шла точно поперек течения, явно нацеливаясь на Любеч.

— Посол от Великого Князя к посаднику новгородскому! — раздалось над рекой. — Пленника везу менять, хорла еть!

— Так, — сказал Эймунд. — Ларс, — обратился он к одному из конников. — Скачи за князем, быстро.

Ларс ринулся вверх по склону, к детинцу. Ладья приблизилась, заскочила килем на берег, и Дир в роскошной сленгкаппе выпрыгнул из нее и потянул за веревку связанного Рагнвальда. Эймунд побледнел от ярости.

— Где там наш поляк? — спросил Дир делово. — Меняю его вот на этого… Э! Хелье! Чего это они тебя, заметь, связали?

— Мучители они, — объяснил Хелье. — Смысл жизни у них — мучить людей. Ежели за целый день никого не свяжут — звереть начинают, на людей кидаться.

— Ага, — понял Дир. — Ну, ничего, я и тебя увезу вместе с поляком. Развяжите его.

— Ты глуп, — сказал ему Эймунд, сдерживаясь. — И я с тобою еще посчитаюсь.

— Ты мне зубы не заговаривай! Развязывай Хелье.

— А, его зовут Хелье?

— Да. Развязывай.

— Такого уговору не было.

— А уговору пока что вообще нет.

— Не меняют двух на одного.

— А я меняю.

— Тебя послал Святополк.

— И что же?

— Послы выполняют волю пославших их, не более.

— Ничего, ничего, — заверил его Дир. — Не бойся. Выполним и перевыполним.

— Эймунд… — сказал Рагнвальд.

— А ты заткнись, — велел ему Дир. — Развязывай Хелье, Эймунд, не то я сейчас твоего дружка мучить буду, кости его варангские ломать по одной. Ну? — он притянул связанного Рагнвальда к себе.

— Не имеешь права! — крикнул Эймунд. — Не смей! У тебя поручение и приказ!

— А я срал, — сказал Дир.

Взяв Рагнвальда за плечо и кисть, он сделал движение, и Рагнвальд взвыл.

— Эймунд! — крикнул он.

— Хорошо, постой, — попросил Эймунд.

— Развяжите мне руки, — потребовал Хелье. — Я не собираюсь никуда идти. Мне нужно видеть князя.

— Не торгуйся с ними, Хелье, — покровительственно сказал Дир. — Я здесь, и, стало быть, все в порядке. Ежели очень нужно, то я их тут, заметь, всех просто покрошу в кубышки.

Все эймундовы всадники были люди бывалые и смелые, но Дир был очень большой, а говорил спокойным убедительным басом. Кто знает — вдруг действительно покрошит? Вон ручищи какие здоровенные.

Эймунд ножом разрезал веревку, связывающую запястья Хелье и с раздражением снял конец ее с луки седла. И стал наматывать его на локоть.

Наверху открылись ворота и Ярослав, сопровождаемый Ляшко и Жискаром, стал спускаться вниз на белом коне. Белый конь — дань тщеславию, подумал Хелье.

Племянник Болеслава сидел позади Жискара на крупе. Подъехав к живописной группе, Ярослав сделал приветственный знак рукой. Все поклонились. Дир поклонился тоже и, взяв Рагнвальда за шею, пригнул его к земле. Ярослав закусил губу, пряча улыбку, зато Хелье засмеялся искренне, и все к нему повернулись.

— Не обращайте внимания, — сказал он. — Это я так. Все очень мило и как подобает в случаях.