Читать книгу "Бабочки Креза. Камень богини любви - Елена Арсеньева"

— Привет. Не ушиблась?

Вот, и этот в разговоре с ней сразу перешел на «ты»! Почему люди такие грубые?!

Алёна залилась слезами.

— Так… — растерянно сказал Александр Викторович. — Еще не хватало! Ну, моя дорогая…

— Да я на ее месте вообще бы в истерику впал, — раздался знакомый голос, и Алёна сквозь слезы увидела Андрея, который вошел в зал, поддерживая Виталия. — Я ведь все слышал, пока из сугроба выбирался, слышал, как она время тянула, разговоры с этой тварью разговаривала, чтобы я успел выбраться и помощь позвать. Жуть! Надо же, пуля прямо в горло попала, поглядел он на убитую. — Лихо стреляете!

— Она сама себя убила, — сказал Александр Викторович. — Выстрелила в меня, но промахнулась, пуля срикошетила от стены. Так что мои руки в данном случае чисты, хотя совесть бы меня не слишком мучила по отношению к этой особе.

— Да, — пробормотал Андрей, — понимаю, что о мертвых вроде бы… того-этого… но, по мне, собаке собачья и смерть!

Овчарка возмущенно залаяла и зарычала на Андрея.

— Извините, — сказал он испуганно. — Я совершенно даже не вас имел в виду, это просто… — Он замялся в поисках слова.

— Фигура речи, — сквозь слезы подсказала Алёна.

— Вот именно, — кивнул Андрей. — Так что извините!

Овчарка перестала рычать.

— Ага! — обрадовался Александр Викторович. — Если речь пошла о фигурах речи, значит, все не так страшно. Ты как, получше? — заглянул он в лицо Алёне и вдруг совершенно бесцеремонно коснулся губами ее виска. — Знаешь, я так перепугался… когда мы нашли таксиста из «Сатурна» и он показал, где тебя высадил, а потом Сильва взяла твой след и повела нас какими-то немыслимыми зигзагами, — то к Университету, то на обрыв, то под Окский мост, а потом к водокачке, я просто чувствовал, что с тобой беда. Данила тоже испереживался…

Он кивнул в сторону парня в сером пальто. Тот стащил черную шапочку, и Алёна даже ахнула, убедившись, до какой степени та меняла знакомое лицо.

Данила! Так это он следил за ней в парке и переулке Клитчоглоу! Вот это да… А у Алёны он все время настолько ассоциировался с курткой, пахнущей скипидаром, что она оказалась просто не способна узнать его переодетым.

Значит, он не трус, значит…

Она только головой покачала.

— Мы оба все время думали и о его брате, и о Константине, — продолжал Александр Викторович. — О том, что с ними случилось. Эта компания на все способна… А ведь они из переулка Клитчоглоу исчезли, мы ночью туда налетели, но никого не нашли, кроме этой продавщицы из «Клеопатры», Авдеевой, ее матери, — покосился он в сторону мертвой. — И она твердила, что ни о чем не знает, не представляет, где может быть ее дочь.

— У нее своя квартира была, где-то на улице Сусловой, — пробормотала Алёна. — Я так думаю, они именно там мучили Виталия, а Ира, наверное, до сих пор там.

— Там, — хрипло выдохнул Виталий. — Что они с нами делали… И все из-за этого Костиного письма! Если бы Ирка его не прочитала…

— Если бы я его у вас не выманила, — виновато опустила голову Алёна.

— Да я сам вам его отдал, — благородно сказал Виталий.

— На улице Сусловой? — воскликнул Данила. — В Лапшихе! Мне же говорил Костя! А я забыл… Хотя Костя так сам запутался, когда правду говорил, а когда врал, что мне вообще было не разобраться. Я ему не слишком-то верил…

— Почему же вы тогда потащились так безрассудно ночью в переулок Клитчоглоу? — сердито просила Алёна.

— А вы что там делали? — усмехнулся Данила.

— Хотела вас предупредить об опасности, о том, что Константин погиб.

— А я-то голову ломал… — пробормотал Александр Викторович. — Неужели и правда дело в стриптизере…

— В стриптизере? — изумленно повторил Данила и вытаращился на Алёну: — Ой, это были вы? А я вас тогда не узнал… Но, честно, я представления не имел, как этого парня зовут. Мне просто показалось, что вы огорчитесь, если…

— Вы оба с ума сошли, о каких стриптизерах вы говорите? — возмутилась Алёна. — Ни одного из них не знаю! Мне просто нужен был предлог, чтобы… короче, вы мне не вовремя попались в «Зергуте», — сказала она Даниле. — А вы мешали мне пойти в переулок Клитчоглоу, — это адресовалось Александру Викторовичу, — ну, я и наврала что попало. Конечно, там было просто невыносимо страшно, и когда вылез этот жуткий Вейка… если бы не собака, которая там откуда-то взялась…

— Ха! — обиженно сказал Александр Викторович. — Откуда-то, главное! Ты слышала? — повернулся он к овчарке, и только теперь до Алёны дошло.

Неужели это та самая Сильва?! Снегурочкина?! Вернее, Снегурочкиного чересчур занятого дядюшки…

И правда, собака на Сильву очень похожа, ну прямо одно лицо, вернее, одна морда…

Так что, получается, перед ней именно этот дядюшка? И он таксист? С пистолетом?!

И ходит Гамле́т с пистолетом,

И хочет кого-то убить,

И стоит вопрос перед Гамле́том:

Быть или не быть! —

чуть не пропела Алёна студенческую песенку и только головой покачала: Гамле́т, вероятно, может ходить с пистолетом, но таксист… которого не знают диспетчеры из его парка, который очень вовремя очутился там, где убили Костю, который потом оказался около «Зергута», а ни одной другой машины якобы не было в обозримом пространстве… у которого что-то билось и грохотало в багажнике… а потом внезапно возникшая собака, которую в другой раз Алёна в переулке не нашла… таксист, который знает ее псевдоним и профессию… вспомнились слова Данилы о том, что у его девушки по имени Любаша дядюшка связан с Интерполом, и случайно услышанное во дворе дома, где убили Константина: «Все это очень похоже на то, о чем говорил Шамрай в связи с его интерполовскими делами…»

— Привет, Сильва, — улыбнулась Алёна собаке. — Как Любаша поживает? Не скучно ей без тебя в парке Пушкина гулять? Итак, мне все понятно, кроме одного: как товарищ Шамрай — или, поскольку вы работаете в Интерполе, вас следует называть все же господином? — удостоила она его небрежного взгляда, — оказался в белом «Ниссане», принадлежащем «Новому такси»? Взмахнув пистолетом, остановили машину, выкинули таксиста и… А почему вы ко мне привязались?!

Выражение лица Шамрая и Данилы могло бы заставить от души, громко, презрительно, с издевкой, с величайшим торжеством расхохотаться любого другого человека, но, конечно, не Алёну Дмитриеву с ее снисходительным, незлобивым, великодушным характером, с ее умением прощать другим слабости, с ее изумительной скромностью! Поэтому она всего-навсего улыбнулась, и лишь под очень сильной лупой можно было разглядеть в ее улыбке толику ехидства.

— Да уж, теперь я понял, почему Лёва Муравьев про вас с таким придыханием говорит, — пробормотал Шамрай, почему-то — видать, от восхищения! — снова переходя на «вы». — Это ж надо… и правда что детективщица! Все угадала, главное!