Читать книгу "Раненый город - Иван Днестрянский"

Ещё грохочут победные барабаны, звучат оптимистические заявления. Славят рядовых защитников, превозносят мудрых руководителей городов, чинов Управления обороны, политиков. Но офицеров, на деле проявивших способности, руководивших людьми и боями, тех офицеров, без которых наши лидеры разбежались бы в два-три дня, — упоминать избегают. Приднестровской истории не нужны Богданов, Ширков, Астахов, Егоров. Не нужен даже майор Воронков, погибший так рано, что его никак не заподозришь в потенциальной угрозе для власти. Не будь подполковник Костенко персонально назначен на место главного предателя и маньяка, в неизвестность ушел бы и он. Туман забвения сгущается вокруг.

Как же все-таки мелки политики, какая трусливая, злая, эгоистичная шушера забралась наверх за десятилетия существования и разложения СССР! Возможно, она забралась туда ещё при царе. Революция ничего не изменила. Использовав народный взрыв, одна холера сменила другую. С крахом Союза на её место пришла шушера третья. Раз за разом они кончают страну. Даже хорошие поначалу люди, такие как наш президент Игорь Смирнов сникают, перерождаются в этом засилье, начинают волками жить, по-волчьи выть.

Русские солдаты и офицеры по самой природе своей не путчисты. Не было такого в нашей истории. Нужно долго и жестоко издеваться над ними, чтобы они поднялись и изобразили что-то отдаленно похожее на попытку переворота. Но никогда не доводили они его до конца, всегда были готовы поверить очередным заверениям, и возвращались к своему делу — Родину защищать. А их потом в спину жестоко и мстительно убивали.

Если то, что произошло у нас в Молдове и Приднестровье, является правилом для всей огромной страны, тогда понятны всеобщие опустошение и бардак. А оно похоже на то. Чем больше мнила о себе наша российская или советская власть, чем больше она боялась внешних врагов, тем страшнее преследовали человека с ружьем за любое инакомыслие. Тем упорнее лепили из офицеров и солдат болванчиков. Видя такое систематически плохое отношение верховных властей к собственной армии, к её травле приобщился массовый обыватель. Раз за разом эта политика кончалась разрухой и кровью. История давно вынесла этому безумию свой приговор, но оно повторяется. Потому что никаких препон в пути наверх для ничтожных, морально не стойких людей нет. Они десятилетиями разрушали любые препятствия, отчетливо сознавая, что одним из них может стать пораженная болью утрат и нищетой армия. Это они придумали и раздули жупелы «военной оппозиции» и «бонапартизма», которыми переполнены изданные с их благословления учебники. Они охотно очернили бы и восстание Декабристов. И только необходимость трещать звонкой революционной фразой им этого сделать не дала. Хотя какое, к черту, это восстание. Выйти из казарм и построиться перед царскими пушками на голой площади… Видно Александр Первый, во все корки раздолбавший екатерининское и суворовское наследие, окончательно солдат и ротных командиров допек…

Мы как-то сели, начали считать, сколько же всего людей, вооруженных и мирных, со всех сторон полегло в необъявленной приднестровской войне. Получилось, по разным прикидкам, в пределах от трех до пяти тысяч. Потери молдаван, по общему мнению, были больше, чем у нас. Прежде всего за счет того, что они постоянно имели на передовой намного больше людей, стремились наступать при плохом командовании и низкой дисциплине. Это и вело к потерям. Но если учесть на нашей стороне жертвы населения подвергшихся нападению городов и сел — тогда потери равны. Может быть, наши совокупные потери даже больше, чем у противника, что для обороняющейся стороны вывод неутешительный. Разумеется, это все субъективно и приблизительно. Общей, официальной статистики нет.[73]Возможно, никогда не будет. Кому она нужна, когда у власти с обеих сторон остаются те, кто в прямом ответе за всю эту кровь?

107

Нежданно-негаданно явилась сереньким вечером приятная неожиданность. При входе в комнату хватает меня за руку Серж. «А ну угадай, кого я тебе покажу?» И уже протискивается мимо него, кидается ко мне Дунаев.

— Здравствуйте, товарищ лейтенант!

— Ух ты, черт! Здравствуй! Ты откуда?!

— Я? Я слово себе дал, обязательно вернусь во взвод, буду с вами! Как мы из Бендер ушли, я в милицию устроился, и сразу рапорт — хочу сюда… Несколько рапортов подал, и направили!

— Ну, вы поболтайте, а мне недосуг, — покровительственно похлопав нас по плечам, Достоевский уходит. Дружба дружбой, а ужин по расписанию.

— Жалко старшего лейтенанта Мартынова здесь нет…

Вокруг нас в коридоре уже собралась группка любопытных, спешащие в столовую толкаются — мешаем проходить. Открываю дверь в номер и маню Дунаева за собой. Следом заходит Жорж.

— Сереженька, дорогой, — поднимается навстречу Тятя и лезет целоваться.

Объятия, лопотание, повторные объяснения, рассказ о том, что было после нашего отъезда… Обо всем этом мы уже знаем. Залетает Кацап и с ходу раскрывает объятия и горланит. Я бухаюсь на постель. С лица у меня не сходит глупая и покровительственная улыбка. Честный и наивный Дунаев! Он, верно, думал, что всех нас снова найдет здесь. Но нет прежнего взвода, вся служба заново. А от старого — добрая и горькая память.

— Товарищ лейтенант! Что вы все, глядя на меня, смеетесь?

— Понимаешь, ты только не обижайся, случай смешной с твоей фамилией у меня был связан. Давно, еще в школе, была у нас преподавательница русского языка по прозвищу Цыбулька — жутко вредная. Я у нее больше тройки не получал.

— Она к вам нарочно придиралась?

— Нет, просто я сидел в среднем ряду, а она всегда в начале урока проверяла домашнее задание, и я успевал его списать к тому времени, как она до меня доходила, только до половины.

— Жутко вредная? Ну-ну! Продолжай, бездельник, — хмыкает Колобок.

— Вот! Не я же один такой был! И спички ей в замок совали, и карбид в ведро с водой бросали. А один раз, на первый в тот день урок, заходим мы в класс русского языка. А там какие-то прохиндеи насрали на учительский стол, на стул и в ящик стола. Крик, гам, прибегает завуч: «Ох-ох, какой кошмар!» Вызывают уборщицу. Она ругается и прибирает. Но в ящике стола дерьмо-то никто не заметил. Цыбулька садится за стол, начинает вести урок и, не глядя, лезет рукой в этот ящик, где у нее всегда очки лежали. И натыкается на говно. Как заорет! Так с вытянутой перед собой рукой, с растопыренными пальцами в говне, из класса и убежала.