Читать книгу "Арена - Никки Каллен"

— Здравствуйте, вы, наверное, Снег, — сказала она, и Снегу показалось, будто он хотел пить весь день, и вот ему, наконец, дали воды — прозрачной, холодной, сладкой, как мёд. Он понял, что открыл рот, закрыл его и покраснел.

— Да…

— Это Рэйвен, моя жена, — сказал Луций. — Сейчас мы сядем у камина, поболтаем, покурим я трубку, вы, если хотите, мои вкусные сигареты; а потом нам дадут что-нибудь поесть; а потом сготовим глинтвейн: с корицей, апельсинами, гвоздикой, белым перцем.

— Не «что-нибудь», — возразила Рэйвен, — а чудный салат из белых грибов и цыплёнка, с пармезаном и рукколой, кресс-суп из копчёных томатов, блинчики с лососем, французский козий сыр с овощным конфи и соусом песто и пирог с грушей под миндальным кремом.

— Ого, — Снег решил вести себя вполне светски, — я даже половины слов не знаю; вы где-то учились?

— Нет, я просто попросила Луция накупить мне кулинарных книг; причём старых, в букинистическом магазине: там рецепты вернее — без блендеров, миксеров и домашних комбайнов. Вино, минеральную воду?

Снег пожал плечами.

— Вино. Белое, если можно.

— Если любите белое, сварим альпийский глинтвейн — из белого, с яблоками, — сказал Луций; он сел в одно из кресел-качалок, достал трубку, длинную, как во «Властелине Колец».

— Она эльф? Или упавшая звезда? — Снег даже не спрашивал, он уточнял.

— Эльф, — ответил Луций, — а вы поразительный человек.

— Я просто много повидал…

Рэйвен позвала их к столу — ели Орсини на кухне — «…здесь так уютно, — объяснил Луций, — моя мама проводила полжизни на кухне, и я рос здесь, делал уроки, пока она готовила, рисовал, помогал ей чистить овощи»; кухня была тоже огромной — для детей с велосипедами; еда — потрясающей; «Макс бы тоже на ней женился», — подумал Снег, улыбнулся; потом они сварили с Луцием глинтвейн; и Луций рассказал, где встретил Рэйвен: он уже окончил университет, через несколько недель его ждала работа в Нью-Йорке, и он, пока работа ждала, пошёл в поход с друзьями, лодочный; это были красивые места, совсем дикие; озёра, сосны с переплетёнными корнями; Луций оставил лодку и пошёл гулять по лесу с фотоаппаратом — и увидел девушку: она была словно отражение солнца в воде — ослепительна; она за ним наблюдала из-за деревьев и стала убегать со смехом; Луция охватил монте-карлоский азарт — он забыл о лодке, о друзьях и забрёл в такую чащобу, что подумал: вот, смерть пришла; развёл костёр, курил всю ночь; на рассвете она вышла из леса; села рядом — она была будто из драгоценных камней, прозрачная и сверкающая; «кто ты?» «всё равно не твоя»; эльфы давно не являлись людям; вымирали; потому что люди были повсюду; «я не смогу родить тебе детей, не смогу жить в большом городе, далеко от леса — я умру через несколько дней» — но он готов был на всё; отказался от работы, вернулся в Арклоу; работал начальником отдела в городских сетях; никто не понимал, что с ним, шептались за спиной, потом простили; старый мэр предложил баллотироваться; и его избрали почти единогласно — всем Арклоу; Рэйвен видят в городе нечасто: на приеме в ратуше, в день города, и на детском Рождестве она вручает малышам подарки в костюме Снежной королевы из тысячи прозрачных тканей, таких нежных, что их не чувствует рука; расшитых крошечными сапфирами; «людям в городе удобнее считать, что моя жена чем-то больна; Эсме — что она надменна; а мне всё равно… я бесконечно счастлив» «только иногда вы выглядите взрослым; а иногда как я»; Луций коснулся висков, где были седые волосы; «думаю, это магия Рэйвен; она сказала, что я могу прожить лет сто; так случалось в старые времена короля Артура, — он улыбнулся, — рыцари влюблялись в женщин-эльфов; эльфы становились смертными, но жили долго, и их избранник жил наравне с ними — молодым; а умирали они в один день… знаете, как заканчиваются многие сказки: жили они долго, счастливо и умерли в один день… а всё из-за нескольких реальных историй»; «Эсме была влюблена в вас?» «не знаю; наверное; считает, что я испортил ей жизнь; но я не собирался жениться на ней, даже когда ещё не встретил Рэйвен; ох, не вспоминайте; она всё время так смотрит на меня; и её собака на меня рычит; чувствует запах иного, потустороннего; Эсме хорошая женщина, но она придумала себе биографию ещё в юности, и теперь та разрушается, потому что всё пошло не так; я тоже распланировал, но и у меня всё пошло не так… но я…» «вы счастливы; я вам ужасно завидую; я обожаю сказки; буду думать о вас на ночь, когда не спится и не видно неба; меня это будет поддерживать». Луций улыбнулся; проводил его до спальни: большая квадратная кровать, застеленная полосатым пледом, полотняный балдахин, стены из брёвен и балки и камин — уже пылающий; Снег лёг и подумал, что это и вправду похоже на сказку — старинную, рыцарскую; где любовь побеждает всё; где люди проходят сквозь миры, чтобы найти друг друга; смотрел на отблески пламени на потолке и придумывал всякое, хорошее…

Утром Луций отвёз его в ратушу — Снег собирался опять поговорить с Эсме и посидеть в архиве; поискать, были ли в старых «Арклоу пост» упоминания о подростковых и детских смертях, нескольких за одну неделю, — хотя бы про тех мальчика и девочку, которые покончили с собой; Эсме встретила его с радостью; номер был сдан в печать, и ей было скучно: «кофе?»

— Расскажите мне про Анри Дамьера, — попросил Снег.

— Анри был талантлив; он иногда писал мне даже что-то в газету — городские новости про шахматные турниры в парке, про новые фильмы книги, ну и интервью с учителями и школьными тренерами; очень славные тексты, складные, лёгкие, остроумные; даже не поверишь, что мальчику было семнадцать… Но он всё-таки был не журналистом, а писателем; ему нравилось именно придумывать истории; цеплять какую-то вещь, какое-то движение, слово — и сразу же у него расцветала новелла; представляете? У него были отдельные блокноты для сюжетов. Про летающих девушек в красных платьях, про парней, превращавшихся в кошек; мне он очень нравился. Я отправила его рассказ — он есть в подшивках, «Вербное воскресенье» — такой нуарчик — на премию Кайла Маклахлана; прочитала о ней в Интернете; подумала: почему нет? И он получил её, вот было здорово. Я подарила ему бутылку жутко дорогущего шампанского; сказала, пусть держит её до Нобелевской; и сигариллы — он покуривал тайком от родителей. А он купил всем подарков и машину, такую винтажную, маленькую, ярко-жёлтую; и собрался на ней после школы в путешествие. У него была чудесная девушка: яркая, красивая, с красными волосами; она катается на коньках; на год старше его; я всё подшучивала; но у них всё было так серьёзно — думаю, даже секс. Он был ребёнком от Бога… и мне очень жаль.

Снег сел в архиве — несколько соседних комнат с красными лампами, красными стенами, красным паласом на полу; полки все в подшивках — аккуратно, год за годом; «Арклоу пост» насчитывала уже семьдесят девять лет; городу же исполнилось девяносто; Снег вздохнул, запустил пальцы в волосы и решил начать с последних — крутить время назад; прочитал некрологи Анри, Хелене; заметку о том, что на свалке нашли трупы Ганса и Гретель; потом прочитал рассказ Анри «Вербное воскресенье»: наёмный убийца получил заказ на человека, но никак не может убить его, потому что тот везде ходит с маленьким белокурым мальчиком; «а я не убиваю детей», — говорит он по телефону заказчикам; потом, наконец, застаёт жертву без ребёнка — жертва с женщиной; «Алессандро улыбнулся и открыл дверь. Почти всю спальню занимала большая белоснежная кровать, на кровати лежали мужчина — тот, который ему был нужен давно, — и женщина, молодая, тонкая, с яркой красной помадой. Мужчина привстал на постели, вытянул смуглую руку, будто закрываясь, и упал обратно: фонтан крови брызнул из его рта. Карие глаза женщины расширились, закричать она не успела. Рука её с ярко-красными ногтями глухо стукнулась о белый пушистый ковёр. Он сел на постель. Закрыл лицо рукой. Он очень сильно устал. Потом сквозь пальцы увидел себя. Напротив висело зеркало — огромное, во всю стену, номер для извращенцев. Он смотрел и смотрел; вдруг увидел позади себя, в тёмном проёме двери, мальчика. Мальчик стоял молча, его детское лицо было, как у статуи, бледным и перламутровым, волосы сияли, словно нимб, темнели сапфировой синевой глаза. Он был в голубой байковой пижаме и держал за заднюю лапу огромного белого плюшевого медведя, который лежал на полу…»; ну и дальше уже кто-то заказал Алессандро — и он теперь везде ходит с этим мальчиком, чтобы но убили; Снег улыбнулся: похоже, в этом городе обожают гангстеров; нашёл ещё один рассказ, «Белые цветы», — про юношу, который очень долго болел в раннем детстве, и всё, что помнит, — это белая комната, с белой мебелью, постелью, занавесками на окнах, белыми цветами на столике у кровати; каждый день свежие; и пока он болел, он всё время смотрел на эти цветы; они его зачаровывали; абсолютной своей белизной, безоттеночностью; и теперь он уже старый человек, и понимает, что эти цветы — самое яркое его воспоминание; рассказ тронул Снега своей неопытностью и проницательностью; прочитал рецензии на первый спектакль театра «Песочные часы», прочитал репортаж с его открытия; долго смотрел на фотографию — Ним, Жюстен, Ив, Эжен и Ноэль; спектакль шел по пьесе Шварца «Тень», очень странный, авторский; дети в зале кричали от страха. Проходили часы, Эсме несколько раз заглядывала, приносила кофе, карамельный, со сливками, не жадничала, и булочки — слоёные, французские, с яблоками, персиками, грушей; Снег прочитал о пожаре театра; фото оказались действительно страшными; труппа проводила репетицию, там было что-то с дымом, туманом, и они решили, что так и надо, и погибли, угорели; спасся только сторож; а потом — двумя месяцами ранее — вдруг увидел некрологи на трёх детей сразу; два мальчика и девочка — пятнадцать, четырнадцать и восемь лет; и в следующем номере — ещё два: две девочки — семнадцать и пять; «чёрт, — подумал Снег, — вот оно»; и смотрел-смотрел дальше; рецензия на спектакль ещё целого театра, фотография труппы… Снег пролистнул, потом вздрогнул, вернул обратно — не может быть, совпадение: среди людей, умерших двадцать пять лет назад в пожаре, лицо Нима — точь-в-точь — чёрные глаза, тяжёлые брови, изогнутые и надменные, как у богини Лианы на картинах классицистов, губы; Снег подумал, отпил кофе; сделал закладку; сердце будто остановилось от страха; слишком уж это невероятно; продолжил искать — старые подшивки, двадцать лет назад, двадцать пять; ему казалось, он скоро сойдёт с ума от этих пыльных газет, размытых фотографий; хотя вообще он любил сидеть в архивах. Вот они, некрологи, опять — чёрные рамки; две сестрёнки заблудились в лесу, разодраны зверем; мальчик утонул в школьном бассейне; раздел «Театр»: пьеса Уильямса «Стеклянный зверинец», опять труппа, молодые, привлекательные, — и среди них вновь это надменное лицо с чёрными глазами; и потом — спустя ещё пятнадцать лет; и снова детские смерти: мальчик и девочка разбились на машине, девочка перерезала себе вены в ванной, оставила дневник, а её подруга наелась маминых снотворных таблеток — влюблены были, наверное… Снег закрыл глаза, сжал виски; в комнате стало нестерпимо холодно; он почувствовал, что замерзает, открыл глаза, с губ срывался пар, края манжет, на которые он дышал, заиндевели.