Читать книгу "Легкомысленные - С. Стивенс"

– Тем вечером… когда я, типа… ввалился без приглашения. На самом деле я ничего не видел, – быстро добавил он.

К моим щекам тоже прилила краска, и Эван какое-то время рассматривал тротуар.

– Однажды он рассказал мне о своем детстве… О том, как над ним издевались родители.

Я потрясенно разинула рот. У меня сложилось впечатление, что Келлан не делился этим ни с кем. Эван, похоже, сообразил, в чем дело, и угрюмо улыбнулся:

– Понятно, тебе он выложил. А мне… Он был в стельку пьян. Не думаю, что он вообще помнит, о чем говорил. Это было сразу после их смерти… Когда он увидел дом. – Эван вскинул бровь. – Ты же знаешь, что это не дом его детства?

Я нахмурилась и помотала головой. Этого я не знала. Эван кивнул и шмыгнул носом.

– Ну да, мы играли по барам в Лос-Анджелесе, объединившись с Мэттом и Гриффином. Получалось довольно неплохо, мы сделали себе имя. Потом… Надо же, я до сих пор помню день, когда позвонила его тетка и сообщила, что они оба погибли. Келлан бросил все и помчался туда. Мы, ясное дело, поехали с ним.

Эван посмотрел себе под ноги и покачал головой.

– Не думаю, что он понял, почему мы так поступили, зачем отправились следом. До него вряд ли дошло, что мы верили в него и любили как родного. По-моему, он до сих пор этого не понимает. Наверное, потому и решил, что может смыться из города и не сказать нам. – Эван повторил свой жест. – Он заявил, что мы запросто обойдемся без него – возьмем кого-нибудь на замену, и все.

Я поморщилась при мысли, что Келлан собирался их кинуть из-за меня. Странно, что он считал, будто его легко заменить. Это слово с ним совершенно не сочеталось.

После недолгого молчания Эван вновь посмотрел на меня, изгибая брови:

– Конечно, его представление о семье несколько искажено.

Я кивнула, подумав, насколько искаженным было представление Келлана и о любви, имевшееся у него почти всю жизнь. Эван кашлянул и продолжил:

– Так или иначе, они оставили ему все, даже дом. Он был искренне удивлен, но еще больше изумился, когда увидел его… И понял, что они переехали.

Эван шарил взглядом по кампусу, печалясь за друга.

– Они не потрудились сказать ему, что продали дом, в котором он вырос. Что переехали на другой конец города. А затем… Он обнаружил, что они вышвырнули все его вещи. То есть вообще все. В этом доме не было ни следа его присутствия, даже ни одной его фотографии. Наверное, поэтому он тоже вышвырнул их пожитки.

Я задохнулась: вот почему дом Келлана был так беден и гол, когда мы туда въехали. Дело было не в том, что он не заботился о его обустройстве – а он не заботился. Оно заключалось в том, что он унаследовал совершенно чужой дом, а потому из ярости, или из мести, или из их сочетания выбросил все, что напоминало ему о родителях, до последнего предмета. Он вычеркнул их из своей жизни. На самом деле он вычеркнул из нее всякую жизнь, и так оставалось, пока не появилась я и не сразила его. Моя душа изнемогала от сочувствия к нему, его непрекращавшаяся боль отзывалась во мне тяжелыми сердечными ударами.

Эван в очередной раз шмыгнул носом. По моей щеке скатилась новая слеза. Я была слишком потрясена его откровениями, чтобы утереться.

– Они были отпетыми сволочами, но их смерть все равно стала для него ударом. Он пришел в полный раздрай и рассказал мне, как они с ним обращались. Некоторые его истории… – Эван прикрыл глаза и покачал головой, слегка содрогнувшись.

Я тоже закрыла глаза, припоминая мои разговоры с Келланом о его детстве. Он никогда не расписывал в деталях, что делал с ним отец. По лицу Эвана я поняла, что он узнал нечто действительно страшное и был всерьез потрясен. Я была рада не знать подробностей и в то же время сгорала от любопытства.

Когда Эван вновь посмотрел на меня, его глаза полнились состраданием к другу.

– Не скажешь, что он вырос в любви. Наверное, поэтому он трахался направо и налево. Я знаю, это прозвучит странно, но… Он всегда держался с женщинами немного необычно. – Эван сдвинул брови: сам того не зная, он правильно оценил своего товарища. – Он не муфлон вроде Гриффина. Он сходился с ними чуть ли не с надрывом. Как будто отчаянно хотел полюбить и просто не знал как.

Эван повел плечами и рассмеялся.

– Дико звучит, я понимаю. Я не психолог. Но мне все же кажется, что он разглядел в тебе что-то, вот и рискнул. Думаю, ты понимаешь, что ты значила для него. – Он положил руку мне на плечо. – Точнее, значишь.

Стараясь не расплакаться, я прикрыла рот рукой. Я была уверена, что Эван не все знал о детстве Келлана, но понимал намного больше, чем, очевидно, считал тот. Эван грустно улыбнулся моей реакции:

– Я не пытаюсь сделать тебе больно. Наверное, я просто хотел, чтобы ты знала: он все еще думает о тебе.

Мы простились, и он ушел. По моим щекам вовсю струились слезы. Я не могла сказать Эвану, что, пусть я и знала, что в какой-то момент и вправду что-то значила для Келлана и тот, может быть, действительно обо мне думал, из-за промаха Мэтта мне было известно и то, что Келлан ладился к другим. Мне нравилось думать, что он принуждал себя к этому, но у Келлана было полное право освободиться от меня. Я нанесла ему ужасную рану. Но Эван не должен был знать. Об этой части жизни Келлана я не хотела говорить ни с кем.

И пусть я скучала по моим «Чудилам», меня отчасти радовало, что мы встречаемся редко. Это было слишком болезненно. И разумеется, тот, кого я действительно хотела видеть, скрылся в тени… И я не тревожила его, хотя меня это в известном смысле убивало.

Глава 26

Любовь и одиночество

Наступил март, и воздух еще был тронут зимним морозом, но уже повеяло возрождением. Университетские вишни стояли в полном наряде, и во дворе воцарилось буйство розового, всякий раз облегчавшее тяжелую ношу, лежавшую у меня на сердце.

Зима выдалась непростой. Одиночество не могло меня радовать, а его в последнее время хватало с избытком. Сестра моя порхала там и тут, быстро влившись в компанию красивых девиц из «Хутерс». Я слышала, что они должны были попасть в фирменный календарь на следующий год.

Дженни время от времени пыталась меня вытащить, но мы работали в разные смены, и нам было очень трудно подыскать вечер, когда у обеих был бы выходной, а я не готовилась бы к семинарам. Нам удавалось сбегать в кино или выпить кофе перед ее сменой, однако реже, чем мне того хотелось.

Я была занята в университете и занята на работе, много времени уходило даже на общение с Денни. Мы жили в разных часовых поясах, и выражение «телефонные кошки-мышки» [30] наполнилось для нас новым смыслом. Но сердце мое не могло быть достаточно занятым, чтобы не тосковать по Келлану. Это было попросту невозможно.

Может, я и устроила себе трехмесячное восстановление после нашего самочинного расставания, однако зависимость, лежавшая в основе всего, никуда не исчезла и пульсировала в моих жилах. Сердцебиение выстукивало его имя, и я изо дня в день кляла себя за глупую ошибку. Как я могла быть настолько тупой и трусливой, чтобы оттолкнуть такого замечательного человека?