Читать книгу "Серебряный город мечты - Регина Рауэр"

мир взрывается.

От грохота.

Боли.

И, должно быть, чего-то ещё, что в ушах протяжным звоном отдается, заполняет голову и красные пятна перед глазами рисует, двоит их вместе со стенами, которые на нас вдруг надвигаются, вращаются.

Не удерживается потолок.

И оттолкнуть Север я ещё успеваю.

Ещё думаю, что не будет, ничего-то всё ж не будет, когда оглушительной чернотой меня накрывает. Погружает в окончательную темноту, в которой Алёнку я почему-то вижу. Она улыбается так и знакомо, и забыто.

Качает головой.

Берёт меня за руку, чтобы… из черноты обратно выдернуть, потянуть из неё за футболку, за кисть, что резкой и живой болью прошивается.

Выбивается стон.

И глаза, когда на лицо вместо ледяной воды капает что-то горячее, я открываю, вижу медвежью башку Айта, которого здесь быть не может.

Мы ведь оставили его дома.

Вот только… он лает, звонко и сердито здесь. Тянет, заставляя шевелиться, требовательно, и сажусь я рывком, сжимаю зубы, чтобы не заорать. Только посмотреть на руку, правую, которую вытащить из-под завала я не могу.

Дёргаю.

Раз за разом, и сильнее.

Отбрасываю камни, чтобы чёртову конечность всё же достать и до Север добраться. Она лежит тут рядом, в метре от меня, в шагах, которые, шатаясь, я делаю. Не чувствую правую руку, что плетью повисает, не поднимается.

И Север мне на руки больше не взять.

Только тащить.

Не мешать Айту, который мне помогает, волочит её за платье. А потом внезапно отпускает, лает, задирая башку, отрывисто и громко.

И… Север, не давая уронить, у меня подхватывают.

Перехватывают, оказываясь рядом.

Я же, отпуская её, покачиваюсь. Щурюсь, чтобы разглядеть, сложить проступающие из расплывающегося мира мазки в одну картинку.

Понять и увидеть.

Услышать Йиржи, который бормочет надо мной, ворчит:

— Что ж вы бедовые такие, друзья-товарищи…

Он помогает, тащит Север куда-то вверх, из шахты.

Вытаскивает.

Протягивает после руку мне, выдёргивает.

Кажется, в последний момент выдёргивает, потому что там, под ногами, что-то гремит и пусто вдруг становится.

Глава 56

Апрель, 29

Прага, Чехия

Дим

«…и кстати, мама нашла свои богемские стопки. Ну те, которые по официальной версии мы с тобой варварски грохнули. Или я грохнула. В тебя и твою совесть у неё всегда было больше веры. Она Ветке так и сказала. Они шкафы на пару разбирали. Мама её припрягла, чтоб занять и… и из больницы вытащить», — Данькин голос, что забивает гулко пустую голову, садится.

Она запинается.

Но, помолчав, продолжает:

«Она первые сутки домой отказывалась уходить. Совсем. Её даже Кирилл не смог выгнать. Меня выгнал, а Ветку… Он заявил, что она буянила и сквернословила», — её голос теплеет, и улыбка в нём чувствуется.

Гордость.

За Север.

И ещё, кажется, Лаврова, который — отчаянный человек — замуж мою сестрицу звать собрался.

И… я вот Север тоже позову.

Когда в себя она придет.

«Мне на неё страшно смотреть, Димка. Я никогда не видела, чтоб люди за минуты, день так менялись. Одномоментно. И она, и мама. Они от твоей кровати не отходят. Я вот не могу зайти, увидеть, как ты… в коме… лежишь. Прости».

Балда.

И извиняться надо мне, а не ей.

Это я только сейчас слушаю записанные почти год назад голосовые. Набираюсь смелости, чтоб узнать, как те дни они жили, чтоб понять. Теперь совершенно точно и хорошо понять. И я включаю, затыкая наушниками уши, Данькины сообщения на максимальную громкость, чтоб пищащие монотонно и рядом аппараты реанимации перебить и не слышать.

Я не могу слушать их, стоящих у кровати Север.

Она же без сознания.

Точнее… восемь баллов по Глазго, сопор.

Не кома.

И односложно, если долго-долго звать и требовать, Север ответит. Если тормошить её, то глаза, болотные, как мутные воды осенней Балтики, она откроет.

Ступор, сопор, кома.

Почти считалочка, которая на третьем курсе одной из первых запоминалась, характеризовалась, где что остается и сохраняется. Кто ж знал тогда, что в отношении Север я когда-то это использую, что о неё скажут один и пять.

Индекс шока Альговера.

При поступлении.

В ту ночь, которую я никогда не смогу ни отчётливо вспомнить, ни забыть до конца. Она стоит перед глазами темными стенами капеллы и светлой яркостью больницы, в которой Север у меня забрали, подняли сразу в оперблок.

На каталке, что о плиточный пол… громыхнула.

И этот грохот в голове отпечатался.

Он запомнился навсегда, стал самым страшным кошмаром, что не забудется. Он будет шуметь в ушах вместе с сотней голосов, чешским языком, вспарывающей всё пространство сиреной, вопросами, которые в ту ночь тоже были.

А Север была бумажно белой.

Холодной.

Один и пять по Альговеру.

Чёртовы цифры, что… въелись намертво, на подкорку. Их сообщил кто-то рядом со мной. Произнес не мне, но так, что услышал я.

Понял.

Первый раз в жизни хотел бы не понять. Ничего не знать в медицине, в её шкалах, рисках, шансах, осложнениях, прогнозах, вот только… я знал и понимал.

А ещё понимал, что я опоздал, не спас самого важного и главного в моей жизни человека, и поэтому теперь она может умереть.

Все шансы и переохлаждение до кучи есть.

Кровопотеря.

Почти как у Алёнки.

— Вернись ко мне, Север, — я прошу, заговариваю, когда Данькин голос замолкает, подходит к концу последнее сообщение. — Пожалуйста. Ты нужна мне.

Должна мне и… остальным, которых оказалось много.

Мама и отец.

Данька со своим Лавровым.

Фанчи.

Йиржи и пани Магда, что два раза в день в одно и тоже время неизменно звонила, а после ещё раз десять подозрительно переспрашивала у племянника: не врет ли ей неразумная молодежь в нашем лице.

Ага и следовавший за ней тенью мрачный фотограф, чьё имя я так нормально и не запомнил. Но… сил, когда Ага увидела Любоша и рванула, дабы расцарапать лицо, удержать у него хватило. Правда, сам он ему потом врезал.

Друг Веткиного отца, что саму Ветку горестно звал Славкой и шумно вздыхал. Хватался за сердце, отчего на пару этажей ниже ему прилечь тоже предложили.

Неизвестный мне Кобо, который не японский писатель, а чуточку даже лучше. Его жена, которую я раньше видел, все её видели… в рекламе французских духов.

Наталка со своим женихом, которые откуда-то тоже узнали и примчались. Провозгласили, отдышавшись, на весь коридор шёпотом, что от пани Богдаловой, вознамерившейся приехать, они отбились.

Но через пару дней она всё одно явится.

И, кажется, это была угроза.

— Ты обязана очнуться, Север, — я не