Читать книгу "Флаги осени - Павел Васильевич Крусанов"

в тяжёлых, нежных наших лапах?» Великолепно! Выбрани дуб дубом – так он дуб и есть. Пустое дело – дубу не обидно.

– Нисколько, – подтвердил я.

– А обидеть хочется.

– За пудингом дело не станет. Уж больно в этой протоплазме желчь черна.

Мы двинулись дальше, в пустынную тень «Литераторских мостков», к могилам Менделеева и Петрова-Водкина. Напрашивающийся ассоциативный ряд вполне оправдывал соседство, которое уготовило им посмертие.

– Теперь мы – орки, гоблины и тролли. Отменно троллим и живём в Мордоре, – сказал Георгий.

– А они, само собой – эльфы Запада, – сообразил я.

– Именно. Несмотря на очевидную нелепицу. Ведь если взять, к примеру, олицетворение эльфизма в образе Маккейна, Меркель, Трампа и сравнить этих видных представителей волшебного народа с выдающимися орками Жириновским, Матвиенко, Путиным, то – попробуй отыщи кардинальное несходство.

– Найди семь отличий, – буркнул я под нос.

– Что? – не расслышал Георгий.

Я пояснил: был раньше в детских журналах прикол – две картинки, на которых, скажем, жираф с бегемотом под пальмой, а над ними висит барашек облака и желток солнца с лучиками. На первый взгляд – картинки одинаковые. Надо посчитать пятна на жирафах, завитки на облаках и найти семь отличий. Или около того.

– Помню, – припомнил Георгий. – Похожая история. И семь этих отличий мы непременно сыщем. Но все – не по существу.

Солнце сверкнуло и снова потерялось в кронах.

– Да, – признал я. – Внешние различия пустячны – чепуха. Что эльфов и смущает. Но есть другие – в плане песенки души.

– Ну-ка, ну-ка… – обрадовался Георгий моему активному вступлению в беседу.

Я выставил перед собой кулак и оттопырил большой палец:

– Первое. Эльф проклинает империю и восхищается ампиром. Орк несёт империю в себе – поэтому, когда кончается ампир, начинаются анекдоты про императора. Второе. – Я разогнул указательный палец. – Орк доверчив. А эльф с колыбели знает: крупной станет та рыба, которая не поведётся на приманку. Третье. – Пришёл черёд среднего. – Эльф понимает под цивилизацией комфорт, терпимость, эгоизм и деловую калькуляцию. Живому искусству нечего делать в таком мире – там для него в лучшем случае отыщется музей. Орк понимает под цивилизацией энергию, героизм, восторг, сплетенье молний. Поэтому его искусство дышит жаром и способно испепелить – таков его звериный стиль. Четвёртое. – Распрямился безымянный. – Эльф нарциссичен до таких пределов, что порой – чистая моль из старой байки: когда я вылетела из шкафа, мне так аплодировали! Орк знает за собой несовершенства – отсюда его тоска. Пятое. – Ладонь раскрылась. – Если культурный миф народа что-то может сказать о самом народе, то надо помнить: главная тема эльфийской фабрики грёз – месть, возврат обиды в форме непоправимого ущерба. У орков этого в помине нет. Шестое. – Пальцев не хватило, поэтому я опустил руку. – При всём нарциссизме подспудно эльфы сознают свой позорный финал – сначала они оскопили свои души, теперь отказались и от размножения…

– Ну да, понятно. – Георгий перешёл от красного креста Менделеева к пепельной колонне Петрова-Водкина. – Но ты рисуешь чёрно-белую картину. Действительность цветистее.

– Отличия виднее на контрасте. А вообще – согласен. – Я не был склонен городить напраслину. – И среди эльфов встречаются вменяемые. Скажем, Честертон. В «Варварстве Берлина» он удивляется узлам эльфийского рассудка, по логике которого Россия, бывшая под игом и самостоятельно стряхнувшая его с загривка, считается неизлечимо заражённой азиатчиной, в то время как Испания, несколько веков томившаяся под маврами, и Греция, столетия стонавшая под османским каблуком, безоговорочно приняты в семью европейских народов. И ещё он говорит, что эльфы, эти рыцари терпимости, терпимы к любому мнению, кроме истинного. Истины для них нет вообще. То есть они догадываются о её существовании, но, едва почуют хоть слабейший её признак, принимаются носителя этого признака с неумолимым рвением топтать. И это тоже родимое эльфийское пятно. Ведь орки Мордора взыскуют истины и справедливости как Царствия Небесного, как оправдания скорбей.

– Да, – тряхнул сединами мой старший товарищ, – и там есть светочи. Подумать если, мошенничество, разгильдяйство, воровство, излишества и вредные привычки – это же не только в Мордоре, а где угодно. Что на улочках итальянского Ривенделла, что в бронксах заморского Валинора. А если взять по губернским городам, наш орк живёт не хуже эльфа. Только поныть, пожаловаться – золотые руки. И крыша есть над головой, и дачный домик, и землица, и от машин, глянь, нету продыху. И болеет наш орк не чаще и по миру рыщет – куда только не занесёт нелёгкая… Дело ведь не в нулях зарплаты, а в соотношении прибыток – обязательные траты. Остаток и определяет суть.

Менделеев с Петровым-Водкиным остались позади. Мы вышли на дорожку, с намерением пройти к могилам мордорских искусников: Гаршина, Лескова, Салтыкова-Щедрина, Тургенева и Гончарова.

– Вот мы беседуем, – сказал я. – Мы добродушны, наши помыслы чисты, мы деликатно подбираем выражения. А фонтан Протея – так ты его назвал – всё хлещет и смердит. В пору не ныть и жаловаться, как принято у орков. В пору заслать ответку.

– Это верно.

– Куда вернее.

– Только ответить надо по уму. – Георгий повернул ко мне худощавое лицо с крупным носом и впалыми висками. – Доказывать, что не верблюд – курам на смех. Тут бы с талантом и душой… Как Блок.

– Как Блок?

Серые глаза Георгия зажглись:

– Через художественный жест. Мощный художественный жест. Чтобы какое-нибудь недюжинное дарование предъявило миру: «И там, где у орка вскипает душа, у эльфа порхают купюры, шурша».

Я не нашёл что ответить – уж больно плакатные строки. Георгий продолжал:

– Или через целую череду художественных жестов. Ярких и монументальных. Чтобы возвысить славных орков и прекрасных гоблинов и путём их заслуженного возвышения обнажить природу хвастливых, поражённых внутренним недугом эльфов, ничем ныне не отмеченных, кроме родового гонора, хитрости, жестокости и холодной злобы. Вклад в такой художественный жест – вклад в вечность, как всякое дело любви. Необходим неодолимый культурный соблазн – нынешнее противостояние решается лишь так. Нужна победа в войне обольстительных грёз. Ракеты и бомбы не определяют, а лишь завершают дело. И даже могут вовсе не понадобиться. То есть первое и главное – интеллектуально развенчать врага. Развенчать и культурно обезвредить. Если угодно – такой социальный заказ. Вспомни Обломова и Штольца – к кому льнёт наше сердце?

Мы только подошли к чёрному кресту на могиле гоблина Гаршина, а Георгий уже предвкушал встречу с бюстом орка Гончарова, изваянным из белого камня, но за долгие годы под воздействием нависшего над ним куста слегка позеленевшего.

– Нет, – возразил я.

– Что? – вскинул серые глаза Георгий.

– Не должно быть никакого социального заказа.

– Почему?