Читать книгу "Коммандос из демиургов - Екатерина Казакова"

– Ты пришла за мной? – еще не веря своему счастью шепчет, элльф в надеждой вглядываясь в лицо любимой.

– Нет, – гостья с виноватой улыбкой качнула головой, – я пришла сказать тебе,что бы ты не рвал себе душу. У каждой победы есть своя цена, и кто-то должен заплатить ее. Так вышло, что выбор пал на тебя, так имей мужество принять его.

– Но я не могу, понимаешь, не могу! Мне кажется, я предаю тебя, Эртистея!

– Сколько раз, Норафиоль О'хаишельн, я просила так меня не называть, – слышится рассерженное.

– А мне все-равно, как там называют твои друзья, для меня ты всегда будешь Эртистея,что значит "Сверкающая", – отчаянно выкрикивает юноша, и лихорадочно блестящими глазами, впивается взглядом в свою недосягаемую возлюбленную.

И от этого взгляда, наполненного таким отчаяньем и безмерной любовью, в ее душе что-то дрогнуло. Она сделала шаг, и поцеловав эльфа в щеку, тихонько скзала:

– Иди Нор к жене и не думай, что предаёшь меня. Попытайся дать ей хоть немного счастья, поверь, она его заслужила. А когда Линисия закончит свой земной путь, мы с тобой встретимся снова. Иди эльф, не заставляй ее волноваться, а я буду тебя ждать…

КОНЕЦ *Вытерла пот со лба*

Мужчина ее мечты

Журнал "Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]

Комментарии: 125, последний от 21/12/2011.

© Copyright Брутальная Старушка ([email protected])

Размещен: 08/09/2011, изменен: 02/11/2011. 179k. Статистика.

Повесть: Фэнтези

Коммандос из демиургов

Иллюстрации/приложения: 6 шт.

Аннотация:

Вот я и открываю вам тайну, кто же он, тот таинственный мужчина ее мечты. Для тех кто не в теме – если не читали книг про Дарью, вы ничего не поймете. С уваженим, БруСтар. МОЕ ОГРОМНОЕ СПАСИБО АННЕ ДЖЕЙН И АШВИНЕ. БЕЗ ИХ ПРОНЗИТЕЛЬНЫХ СТИХОТВОРЕНИЙ У МЕНЯ НЕ ПОЛУЧИЛОСЬ БЫ ВЫРАЗИТЬ ТО, ЧТО ХОТЕЛОСЬ. И КОНЕЧНО ЖЕ ОГРОМНАЯ БЛАГОДАРНОСТЬ ЖАННЕ, ЕСЛИ БЫ НЕ ОНА, ВЫ ПОГРЯЗЛИ БЫ В МОИХ ОШИБКАХ

Каменная леди, ледяная сказка,

Вместо сердца – камень, вместо чувства маска,

И что? Больно всё-равно.

Одинокой кошкой, вольным диким зверем,

Никогда не плачет, никому не верит,

И что? Больно всё-равно.

Одиночество-сволочь, одиночество-скука

Я не чувствую сердце, я не чувствую руку

Я сама так решила, тишина мне подруга

Лучше б я согрешила, одиночество-мука.

Ты в объятьях страсти, укрощая львицу,

Знай, что она хочет, хочет покориться

Тебе, проиграть в игре.

Рвётся она в клетку чувства и желаний

Надоело мёрзнуть в царстве ожиданий одной,

Стань её судьбой.

Одиночество-сволочь, одиночество-скука

Я не чувствую сердце, я не чувствую руку

Я сама так решила, тишина мне подруга

Лучше б я согрешила, одиночество-мука

Одиночество-сука…

Я сама дверь закрыла,

Я собою довольна,

Отчего так плохо?

Отчего же так больно?

Одиночество-сволочь, одиночество-скука

Я не чувствую сердце, я не чувствую руку

Я сама так решила, тишина мне подруга

Лучше б я согрешила, одиночество-мука

Воин-орк, небрежно развалившись на пушистой шкуре, задумчиво смотрел на горящий костёр. Яростно гудящее пламя, пожирая сухостой, выстреливало в небо искрами огня. Разлитую в воздухе вечернюю тишину нарушал шорох и писк невидимых жителей Великой Сестры, вышедших на охоту после заката. За спиной, хрустя пожухлой травой, прокрался шакал, до дрожи во всем своём покрытом струпьями теле желающий сунуть нос в лежащие неподалёку перемётные сумки. Нахальство падальщика вспугнуло птицу, с мерзким клёкотом вспорхнувшую у него из-под лап. Но ни один мускул не дрогнул на теле мужчины. Лишь мимолётное выражение досады исказило мужественное лицо, слегка тронутое дыханьем надвигающейся старости.

Через мгновенье набежавшие морщины разгладились, и орк снова превратился в безмолвную статую, застывшую под светом безразличных ко всему трёх лун…

Когда сердце отважного воина отчаянно кричало: 'Я больше не могу выносить эту пытку', а по одетой много лет назад маски невозмутимости тонкими лучиками начинали бежать трещинки, грозящие в скором времени показать всему миру его израненную душу, он приезжал сюда. В самое средоточие степи, на заброшенное капище Ушедших Богов. В единственное место на земле, где он мог побыть наедине со своей болью, не боясь, что кто-то увидит, как гордый сын своего народа воет раненым зверем.

Вот и сегодня, почувствовав, как в нем заворочалась глухая тоска-отрава, он, оседлав верного гшэрда, отправился в свое тайное прибежище. Братья по роду давно привыкли к его внезапным отлучкам и, воровато отводя глаза, сделали вид, будто не обращают никакого внимания, что он опять уходит в только ему одному ведомый поход. Они знали, пройдёт пара дней, и их Предводитель, в чьих глазах сейчас плещется пустота, приедет назад, и все вернётся на круги своя. Он будет разбирать споры, учить молодёжь биться на мечах, внимательно выслушивать старейшин, смеяться над грубоватыми шутками ветеранов и пировать после очередной удачной охоты. Их вождь будет самим собой…до следующего раза, покуда неведомая сила не погонит его в степь. Сегодня такой день, когда ему нужно побыть одному, и они притворятся, что так и должно быть, и не посмеют спросить ни о чем. И только старый шаман, помнящий сурового воина ещё мальчишкой, тяжело вздохнёт и едва слышно прошепчет:

– Мальчик мой, если бы я мог тебе помочь… но никто мире не может повернуть время вспять, никто…кроме Богов, но они давно глухи к нашим мольбам…

За много лет действия мужчины были выверены до каждого жеста. Приехав на место, он расседлал скакуна, обустроил ночлег, развёл огонь, достал из заплечного мешка припасённую бутылку крепкого вина, бережно завёрнутую в узорчатый платок, шкатулку, хранящую в себе его самую большую ценность – странные рисунки, изображающие молодую женщину. Ее друг сказал, что они называются 'фотографии', и орк отдал за них четверть земель, принадлежащих родному клану. Но если бы ему сказали 'Отдай за них половину своей жизни', он, ни на минуту не задумываясь, отдал бы. Он отдал бы и всю жизнь целиком ради этой Женщины, вот только ей ничего от него не было нужно.

Бережно гладя пожелтевшие карточки, он часто грезил, что Она, как бабочка, выпорхнет с плотного листа блестящей бумаги, подойдёт к нему и, тряхнув своей растрёпанной чёлкой, скажет слегка хрипловатым голосом: