Читать книгу "Все сказки старого Вильнюса. Начало - Макс Фрай"

Встаю и иду к плите.

Нёхиси смотрит на меня во все глаза.

– Ты меня доведешь до цугундера, – наконец говорит он. – Дело кончится тем, что однажды я превращусь в прекрасную юную деву с трепетными очами и побегу – она побежит – срочно принимать католичество. Ну или какой там у нас ближайший христианский храм?

– Да вроде, костел Святого Варфоломея. С ним уже столько бед успело стрястись[32], что даже твой визит мало что изменит – пожаром больше, пожаром меньше, бедняге не привыкать. Но тебе-то зачем такое веселье?

– Затем, чтобы когда ты в следующий раз скажешь: «Больше никаких вечеринок», – иметь возможность истово перекреститься. Очень хочется, но в моем исполнении это будет выглядеть довольно бестактно. А юной деве все можно.

– Это факт. Им еще не такое с рук сойдет, – киваю я.

И усаживаюсь рядом с ним на подоконник, залитый солнечным светом. Потому что это такое счастье – июньское солнце, смеющийся Нёхиси, запах цветущих лип и свежей полыни, предвкушение обетованного кофе – все вместе, одним набором – что чужая тяжелая голова становится снова моей, и я говорю:

– На самом деле ты просто меня не дослушал. «Больше никаких вечеринок» означает «никаких вечеринок до самого вечера». Я это имел в виду.

…Мы сидим на подоконнике одноэтажного дома и одновременно где-то так высоко в небесах, что мимо плывут облака, будущие дождевые тучи – судя по серому цвету их прозрачных боков. Мы сидим в середине лета и одновременно зимой, по крайней мере, уши и руки у меня ледяные, а ноздри щекочет горький запах печного дыма. Вот интересно, что за ужасную дрянь пустит полгода спустя на растопку какой-нибудь мой неизвестный сосед, если даже в сегодняшний день долетело…

Ох, да при чем тут будущая зима и какой-то сосед? Каша! Дурацкая овсянка, оставленная на плите, похоже, и правда решила спасти всех нас от тепловой смерти Вселенной, взяв огонь – все пламя моей плиты – на себя.

И сгорела к чертям.

Счастье еще, что я забыл включить плиту под джезвой. Каша – ладно, переживу, а вот сбежавший кофе вполне способен испортить мне настроение на целую четверть часа – пока не сварится новый. А это, конечно, не дело.

– Почему ты не напомнил, что у меня на плите овсянка? – спрашиваю я Нёхиси, который, в отличие от меня, совсем не рассеян. Это как-то связано с его всемогуществом. Побочное осложнение, я бы сказал.

– Потому что если бы ты действительно стал есть этот ужас, последствия были бы куда хуже, чем адская вонь на весь город и минус одна кастрюля, – беспечно улыбается он. – Лето все-таки слишком жаркое время, чтобы заниматься мелким ремонтом – склеивать трещины в небе, заливать в реки бочки противоядий, делать искусственное дыхание в одночасье засохшей траве.

– Когда это я так сердился?

– До сих пор – никогда. Но некоторые события лично я предпочитаю не торопить. Поэтому можешь спокойно идти умываться, за кофе я внимательно прослежу.

Улица Жемайтийос

(Žemaitijos g.)
Начальный уровень

Вышел из дома привычно хмурый, заранее усталый, как это обычно бывает с «совами», вынужденными слишком рано начинать рабочий день.

За ночь на стене соседского гаража появилась смешная картинка: лысый толстомордый мужик с огромными вислыми усами, больше похожими на приклеенные под носом лисьи хвосты. Рядом – надпись яркими красными буквами: «ус». И указательная стрелка направлена на соответствующий объект. Чтобы, значит, не перепутать.

Невольно улыбнулся. А утренняя улыбка, как известно, приравнивается к дополнительной порции эспрессо. Или ристретто, в зависимости от ширины и искренности. Поэтому дальше зашагал бодро, даже сутулиться перестал, а ведь обычно осанка выправляется не раньше шести вечера, хоть портновский метр глотай за завтраком.

Пошел по традиции не кратчайшим, но любимым маршрутом, по Жемайтийской улице, где на одной из стен красуется надпись: «Your life will be happy and peaceful»[33]. Бледная, полустертая, почти незаметная на фоне пятен и трещин, она уже лет семь великодушно обещала счастье и покой прохожим, освоившим начальный уровень английского. То есть практически всем без разбору. И неизменно поднимала настроение.

Иных граффити на этой улице не было – до сегодняшнего дня.

Нынче же стены на Жемайтийской вдруг покрылись неумелыми рисунками и аккуратными четкими подписями, как будто рисовал ребенок, а писал взрослый человек. Жалобная тощая разноцветная курица и надпись: «фазан». Ручки-ножки-огуречик с условной рогаткой и в еще более условных коротких штанишках – «шалун». Толстый гибрид автомобиля и автобуса с букетом выхлопных газов в положенном месте, но рядом с ним не существительное «машина», а глагол «поедем» и несколько вопросительных и восклицательных знаков, вперемешку. Приятное разнообразие. Дальше снова сплошь существительные и соответствующие картинки: «самолет», «телефон», «облака», «замок»; масштабный шедевр детсадовской маринистики с подписью не «море», как следовало бы ожидать, а «волны». И уже на самом углу – гора ярко-желтых точек, больше всего похожая на популярный тридцать лет назад салат «Мимоза». Однако, если верить подписи, никакой это не салат, а «золото». Знай наших.

Вышел наконец на Пилимо, к троллейбусам. Улыбался все шире. Думал – смешная затея. Дурацкая, но очень смешная. Сделали мне утро, такие молодцы. И еще целой куче заспанного народа наверняка.

Когда увидел на остановке здоровенного мужика с роскошным светло-русым хаером до плеч и соответствующей бородищей, в черной футболке с надписью «косматый» – одобрительно хмыкнул. Самоирония – великая вещь, и самому смешно, и прохожим радость.

Углядев на чужой сумке с принтами повторяющуюся надпись «амбидекстер», – рассеянно задумался, действительно ли ее хозяйка одинаково хорошо владеет обеими руками? Или просто ходит с модной сумкой, не особо вникая в содержание?

И только когда у ближайшего светофора притормозил великолепный чоппер, на руле которого вызывающе болталась мятая картонка с обезоруживающей надписью «мотоцикл», – удивился, да так, что пробормотал вслух: «Нет, ну это уже слишком». Отвернулся и уткнулся взглядом в окно нежилого дома, на запыленном стекле которого кто-то аккуратно вывел пальцем прилагательное «мутный».