Читать книгу "Деревянная книга - Юлия Гнатюк"

Если «Советы» падут, тогда его работа будет востребована, и не только Россией, ведь большевики непременно попытаются совершить свою «мировую» революцию. Осознание этого давало силы ждать и надеяться, а значит – жить. Он продолжал работать – наблюдать, запоминать, фиксировать все, что было, по его мнению, важно или интересно. На каждого «субъекта» Корней составлял досье по всем правилам разведки. Краткая характеристика, биографические данные, род деятельности и круг знакомых. Такие же лаконичные и точные отчеты о результатах наблюдений и разговорах в квартирах жильцов, если они вызывали какой-то интерес у Корнея.

Чумаков быстро пересмотрел страницы и радостно вздохнул: вот записи об Изенбеке! «Человек истинно благородный, как по званию, так и по крови, образован, умен, честен. Ненавидит большевиков, церковь и царя Николая лично, оставаясь при этом приверженцем монархии вообще». Вот запись о проникновении какого-то неизвестного лица в квартиру художника во время его отсутствия. «Неизвестный отлично ориентировался в квартире, не производил шума, имел копии ключей, так как после его ухода замки работали исправно». И далее, «считаю, что проникновение в квартиру Изенбека состоит в причинной связи с его скорой и непонятной смертью»… Характеристика Миролюбова: Миролюбов Юрий Петрович, часто приходит к Изенбеку, снимает копии с каких-то древних дощечек. Потомок православных священников, ненавидит большевиков. Высшего образования не имеет, болезненно самолюбив, вспыльчив, социально инертен. Ага, вот и господин Шеффель появился! Чумаков стал внимательно читать запись разговора Миролюбова с Шеффелем. Скоро Чумаков настолько увлекся, что за буквами и строчками увидел ясную и четкую картину.

Он даже услышал скрип начищенных сапог Шеффеля, поднимавшегося по лестнице, и энергичный стук в квартиру Изенбека.

– Что ж это вы, Юрий Петрович, от счастья обладания столь ценным наследством слух потеряли, открывать не желаете-с, – произнес Карл, когда дверь, наконец, отворилась. Он прошелся по всем комнатам, осматривая картины, иногда ненадолго останавливаясь подле некоторых полотен. – Да, скромно жил наш друг Али, даже, по-моему, чересчур скромно. Мы бы с вами, милейший Юрий Петрович, при подобных возможностях так в аскетизм не ударялись, верно? – Шеффель довольно потер руки. – О-о, я вижу, от счастья вы не только слуха, но и дара речи лишились! – продолжал шутить непрошеный гость. – Ладно, показывайте свое сокровище, уники, дощьки или как их там, сгораю от нетерпения!

– Дощек… нет… – тихо, не своим голосом, с трудом выдавил Миролюбов.

– Как это нет? Что за шутки, господин Миролюбов? – голос и тон речи Шеффеля сразу изменились. Он повернулся на каблуках, и глаза серо-голубыми буравчиками принялись сверлить литератора. Юрию Петровичу стало зябко, несмотря на теплую погоду. – Так, где же они? – в голосе немецкого офицера зазвучала нешуточная угроза.

– Я не знаю, честное благородное, не знаю! Вот тут они лежали уже много лет… – Юрий Петрович беспомощно разводил руками, показывая пустые полки книжного шкафа, где раньше хранились уники. Голос его при этом предательски дрожал.

– Милейший, вы, наверное, еще не знаете, что такое гестапо? Когда Вы попадете в их руки, то сразу вспомните, где дощечки и почему вы вздумали обмануть Рейх… – голос Шеффеля теперь звучал совсем тихо, но от тона и реальности угрозы, сквозившей в каждом сказанном слове, Миролюбову стало совсем плохо. От страха ноги его подкосились, и он пал на колени.

– Умоляю, Карл Густавович, поверьте, я действительно не знаю, куда они делись, не знаю! Я ведь всегда все делал так, как вы говорили. По вашей просьбе я познакомился с Изенбеком. Устроил встречу с вами в библиотеке университета. А, когда Изенбек не захотел показывать дощьки, снимал с них копии… Пятнадцать лет каторжного труда, буква за буквой, слово за словом… И теперь, когда мне сообщили, что завещание на мое имя находится у нотариуса, я ведь сделал все, как от меня требовалось! И раньше, когда… – Миролюбов поперхнулся. – Помилуйте, за что же в гестапо?!

– Вы снимали копии, потому что я за них платил, – резко перебил Шеффель. – А вы нуждались в средствах. Отчего вы сняли не все копии, и последние годы совсем не работали?

– Изенбек… – начал было Миролюбов.

– Оставьте, – махнул рукой Шеффель, – эта песня мне давно знакома. Я скажу, отчего вы потеряли интерес к дощечкам, потому что теперь вас содержит ваша жена. И делать копии нет надобности. Да и что копии, они ничего не стоят, мне нужны оригиналы, где они?

– Карл… Густавович… – Миролюбов поперхнулся и трясущейся рукой стал доставать носовой платок, чтобы вытереть холодный пот со лба, но вместо платка из кармана извлек сложенный вчетверо лист. Машинально развернул его и в тот же миг забыл о платке. Что-то похожее на радостную улыбку отразилось на перекошенном страхом лице литератора. – Вот, вот, взгляните! Как же я сразу не обратил внимания, о, Господи! – не в силах больше говорить, он протянул листок.

Шеффель взглянул на бумагу.

– Что это?

– Опись имущества, которую я получил у нотариуса… – взволнованно всхлипывал Миролюбов, – а там, посмотрите, дощечки не указаны… Значит, к моменту составления описи, их уже не было… Может, сам Али куда задевал…

Шеффель внимательно просмотрел опись несколько раз.

– Хватит бабских воздыханий, – сказал он. – Поднимитесь и сядьте на стул. Так, – продолжил он, когда Миролюбов скукоженно уселся и заерзал на стуле, чувствуя себя, как на настоящем допросе. – Вспомните-ка лучше, когда видели дощечки в последний раз, а также, не замечали ли кого-то, кто интересовался ими или покойным Изенбеком в последнее время? Кто, кроме нас с вами и того ряженого запорожца, как его…

– Скрипника, – подсказал литератор.

– Кроме этого Скрипника, кто еще может быть?

– Право, я теряюсь в догадках… может, покойный просто пропил их, ну, в смысле продал кому-нибудь?.. – беспомощно развел руками Миролюбов.

– Dummkopf, russische Schwein![45]

Миролюбов с некоторым удивлением вскинул глаза на Карла, который вдруг заговорил по-немецки.

Шеффель перехватил недоуменный взгляд собеседника и саркастически улыбнулся.

– Это я не вам, это я себе. Чтобы лучше дошло. Хотя, вряд ли! Что вы на меня так смотрите? Просто я сейчас ясно увидел всю ситуацию, причем не только с дощечками, но и вообще с Россией… Как бы это вам объяснить? Сам чисто русский человек редко может себя осознать и понять, как не понимает ребенок, почему он дышит и живет. А вот представители какого-то другого народа, родившиеся и выросшие в России, как я, например, как Изенбек или Пушкин, мы можем понять русских лучше, чем они сами. Не зря Владимир Даль, обрусевший датчанин, составил лучший словарь русского языка, а арап Пушкин явился основоположником современного литературного стиля. Я ведь всю жизнь, там, в России, считал себя истинным немцем. Мда-а. А здесь мне до сих пор снится по ночам Волга и наше имение, и просыпаюсь я от душевной боли со следами влаги на глазах, так-то!