Читать книгу "Сулла - Евгений Смыков"

Так ушел из этого мира любимец богов Луций Корнелий Сулла Феликс. Когда погибли Гракхи, народ посвящал им первины плодов и совершал жертвоприношения там, где их убили. А вот покойный диктатор такой чести не удостоился — хотя он и вернул знати власть, ей было не по себе от его своеволия, а народу и вовсе не за что было его благодарить. Едва ли не сразу после смерти Суллы вспыхнуло восстание против его ветеранов в Фезулах, а посланный усмирить их Лепид сам взбунтовался против сената, обещая вернуть земли тем, у кого их отобрали в ходе недавних конфискаций. Катул и Помпеи подавили движение, а многие из уцелевших инсургентов ушли в Испанию к Серторию. Метелл Пий, несмотря на достигнутые успехи, не мог в одиночку справиться с ним, и на Пиренейский полуостров отбыл Помпеи, которому вручили проконсульские полномочия. Серторианское восстание было подавлено, а его вождь убит собственными приближенными, с которыми вскоре расправились легионы сената.

Несмотря на разгром разного рода мятежников, созданный Суллой порядок просуществовал недолго. Слишком уж откровенно выражал он интересы лишь одного и притом узкого слоя римского общества, утверждая его господство над другими.[1444] Вскоре после смерти диктатора вновь начали вводить хлебные дотации для римского простонародья. Плебейским трибунам опять разрешили занимать другие магистратуры. Получили амнистию уцелевшие участники восстаний Лепида и Сертория. А когда в 70 году консулами стали Помпеи и Красе, оба видные сулланцы, от сулланской «конституции» осталось и вовсе немного: всадникам вновь передали коллегии присяжных, а кроме того, была фактически восстановлена цензура, причем при первом же цензе из сената удалили 64 человека — видимо, низкородных сторонников Суллы.[1445] Правда, меры против проскриптов и их детей остались в силе, и только Цезарь впоследствии вернул им права, но и без этого сулланская система была уже непоправимо подорвана. «Новые люди» вновь получили доступ к консулату, плебейские трибуны все больше напоминали о себе, а удачливые полководцы подумывали о том, как повторить путь Суллы. Как известно, Цезарю это удалось. Он не стал устраивать проскрипции, но и власти не сложил. Однако когда покоритель Галлии пал от рук заговорщиков, его преемники показали, что опыт проскрипций не забыт. Тень Суллы продолжала нависать над Римом. И лишь когда закончились гражданские войны, утихли страсти и ушли из жизни те, кто еще помнил всесильного диктатора, его образ стал своего рода экспонатом в музее римской истории — одним из самых знаменитых.

Заключение

Перед нами прошла жизнь одного из ярчайших персонажей римской истории — Луция Корнелия Суллы. Он мог быть доволен ею. И дело не только в том, что на его долю выпали два консулата, диктатура, триумф. Этим могли похвастаться многие герои Рима. Главное, что ему, вопервых, удалось вывести свою фамилию из второразрядных в самые знаменитые. Вовторых, Сулла стал вершителем судеб отечества, о чем не могли мечтать даже самые знатные и удачливые из его сограждан. Втретьих, он жестоко отомстил врагам и наградил друзей. Последнее было начертано на его гробнице на Марсовом поле.

Однако странным образом (а может, отнюдь и не странным) Сулла не упомянул в своей эпитафии о том, что он сделал для блага отечества, для сограждан. В томто и дело, что их судьба, повидимому, не оченьто его интересовала. Главным событием, с которым оказалось навсегда связано имя Суллы, стали не победы над Митридатом или административные реформы, а проскрипции. И хотя его современные апологеты утверждают, что неверно рассматривать деятельность Суллы через призму проскрипций,[1446] это справедливо лишь отчасти. Произвол и жестокость сопровождали почти все важнейшие его акции. То же, конечно, можно сказать и о многих других римских (и не только римских) полководцах и политиках, но ни с чьим именем в эпоху Римской республики историческая память не связывает террор столь прочно.

Пожалуй, «жестокость и алчность преступника и цинизм маргинала были, наверное, определяющими чертами диктатора и во многом благодаря им он и смог победить».[1447] Эти качества, заложенные в нем природой, развились под влиянием обстоятельств — не слишком удачная судьба фамилии, бедность (по меркам высшего класса), а также общение с маргинальной публикой, в том числе и криминальной. И эпитафия диктатора — яркий тому пример. В ней ничего не говорится о Республике, о благе народа. Главное — наградить друзей и отомстить врагам. Сулла охотно делал исключения из законов и обычаев для себя и своих приверженцев; укрепляя в теории власть нобилитета, он вводил в сенат своих бывших центурионов; призывая граждан к умеренности, он устроил более пышные, чем позволялось, похороны любимой Метелле и т. д. Во всем этом немало от психологии уголовника, как и в азарте налетчика, вкусе к риску, которыми отмечена карьера Суллы, — чего стоили взятие Рима и откровенный вызов марианцам в 85–84 годах! И еще один момент: истребляя людей тысячами, он вполне мог пощадить тех, кому посчастливилось угодить ему. Так, Сулла лишь попугал рыбаков из Галей, чьих сограждан безжалостно перебил, и готов был даровать жизнь пренестинцу, в доме которого остановился. Подобные случаи объясняются отнюдь не великодушием, как иногда считают3, а тем, что он ценил чужое везение — как и свое. В нем он видел знак богов, в которых верил хотя и посвоему, но глубоко и искренне — как и многие преступники, чья жизнь часто висит на волоске.

Однако Сулла был не только великим авантюристом. Как и основатель принципата Август, он был великим актером. Но если первый император в годы правления старался играть «правильного» республиканца, то диктатор не стеснялся выходить за рамки приличий, охотно эпатировал окружающих — мог не наказать солдат, убивших своего командира, сделать всадником актера, попросить сенаторов не обращать внимания на крики «кучки негодяев», которых «вразумляли» по его приказу. Его главным спектаклем (также эпатирующим) стали проскрипции, когда он благосклонно взирал на приносимые ему головы убитых и холодно отстранялся от несчастных, которые бросались к нему в ноги с мольбами о пощаде.

Еще одним спектаклем, пусть и не столь ярким, но не менее впечатляющим и к тому же куда более загадочным для многих современников и потомков, стал отказ от власти в 79 году. В нем черты характера Суллы отразились едва ли не сильнее, чем во всех прочих его поступках. Здесь было все — и эпатаж, и актерское мастерство, и полная уверенность в себе, и основанный на ней цинизм. Что могло быть удивительнее — отказаться от того, чего добился такими трудами? Вот в чем истинное величие! То, что «отставка» оказалась во многом условной, поняли не все и не сразу, а великолепно поставленная и сыгранная сцена осталась в памяти навсегда. Но было в поведении Суллы и другое — он вел себя как разбойник, который, собираясь покинуть место, где лежали убитые и ограбленные им люди, спрашивал невольных свидетелей: кто из вас посмеет упрекнуть меня в содеянном? Не посмел никто, кроме несмышленого юнца, и Сулла опять оказался в выигрыше. Как великий актер, он удалился со сцены вовремя и красиво, да еще и сумел при этом на ней остаться.