Читать книгу "Война за океан - Николай Задорнов"

— Да вот беда, Геннадий Иванович!

Муравьев рассказал о случившемся.

— Бог мой! Как же это? Ведь Парфентьев плавал отлично. Я пойду туда… — засуетился Невельской.

— Не нервничайте, душа моя Геннадий Иванович. Мы только что с Мишей заходили к вдовам. Сегодня похороны, и встретиться успеете.

В старом, протертом до «зубов» мундире муж показался Кате милым и дельным. И Казакевич такой же, одет просто, по-дорожному, поцеловал ее руку, просто держится, чувствуется, что радушен. Послали за Бошняком. Пока приехавшие приводили себя в порядок, Бачманова принимала собиравшихся офицеров.

Невельской на кухне сидел на чурбане и снимал портянки. Под окном Дуняша вытирала травой его огромные болотные сапоги.

— По сведениям от китобоев, Николай Николаевич, союзников в Охотском море нет. Значит, все их внимание направлено на Камчатку. Я вам представлю все подробно… Вон в заливе стоит, — показал в окно Невельской, — американец. Он пришел в канун моего отъезда и сообщил, что на Камчатку пойдет союзная эскадра, и в ее составе пароход…

— Что он еще говорит?

— Он очень занятный человек. От него мы узнаем все новости в тысячу раз лучше, чем из газет. Шкипер этот — мой знакомый. Я ему сказал, что вы будете здесь, и он очень хотел встретиться с вами. По-моему, может быть нам полезен. Да я и сам просил его задержаться до вашего прибытия.

— У вас дружба с их шкиперами?

— Все есть! И дружба, и вражда! Но боже мой! Как жаль мне Кира и Парфентьева! Удар ужасный! Николай Николаевич! Ведь они были, как члены семьи нашей. Мы в таких опасностях всегда и все вместе. У нас и нижние чины, и офицеры работают одинаково.

— Кстати, Геннадий Иванович, мне бы надо штаб отправить отсюда в Николаевск, а вы оленей увели.

— А на баркасах?

— Так они загружены.

— Какие господа ваши штабные! Так пусть идут на груженых. Как же я сам гребу всегда при переходе на шлюпках, и все мои офицеры с грузом путешествуют в Николаевск и обратно?!

Предложение Муравьеву понравилось.

— Быть посему. Так утром с божьей помощью отправим их.

На кухню вошла Катя. Заглянул Миша Корсаков. Невельской сказал жене, что флигель в Николаевске отстроен и скоро можно будет туда переезжать.

Пришел Бошняк. Невельской не подал вида, что слыхал о его болезни, и стал весело рассказывать, как Александр Иванович Петров, начальник постав Николаевске, построил собственный дом, хочет жениться и сватается к дочери казака. Позь тоже строит дом и лавку в Николаевске, мечтает стать старостой при новой церквушке. Бошняк развеселился и выглядел сейчас вполне здоровым.

— А вы завтра в Аян…

— Да… правда, я чувствую себя гораздо лучше… Как я хотел бы на Самаргу…

— Идемте на люди, господа, а то у нас тут кухонная партия составилась, — сказал Муравьев.

После обеда Муравьев и Невельской говорили в маленьком кабинете капитана.

— Ваше намерение познакомить меня с китобоями весьма кстати. А вы уверены в шкипере?

— Да, мы знаем его давно.

— Каков он с англичанами?

— Говорит, что терпеть их не может.

— Это не притворство?

— Не может быть. Поражение англичан им выгодно.

— И как китобои здесь себя ведут?

— С нами они смирные. Гиляков мы им не позволяем обижать, но не всегда усмотришь. Ведь тут собираются десятки их судов. У меня матросы и гиляки научились говорить по-английски…

— Так можно доверять вашему американцу?

— В очерченных пределах!

— Только сначала штаб надо спровадить отсюда.

— За чем же дело стало? Я уж отдал приказание. Утром пойдут.

— И вы уберите, Геннадий Иванович, всех, кого только возможно. Дайте поручение доктору, священнику и разошлите по командировкам офицеров. Чем меньше тут людей останется, тем лучше. Теперь о делах иных…

Речь зашла о вводе «Паллады» в устье реки.

— Это историческое судно! Его важно спасти. Престиж, и не дать англичанам похвастаться, что флагман нашей эскадры схвачен или потоплен. О судьбе ее печется великий князь.

— Для ввода «Паллады» нужна шхуна паровая. Не посылайте ее с рапортами, Николай Николаевич! Сейчас время, вода большая, можно ввести.

— Ни в коем случае!

Невельской не стал настаивать, сказал, что если вводить в двадцатых числах, то опять будет высокая вода, но только тогда уж обязательно нужна шхуна и пароход «Аргунь».

Вечером у могилы выстроились команды. Тут же гиляки и американцы с китобоя.

Генерал поднялся на холм, сказал слово.

«Вот ты чего удостоился после смерти-то», — думала Матрена, вытирая свои черные глаза.

Тут же священник, отец Гавриил. Невельской вспомнил, что не был на похоронах дочери, подумал, как Катя была одна, и разрыдался от всего вместе.

С похорон генерал и Невельские зашли на поминки в семейный барак, посидели на скамейках у бревенчатой стены с казаками и матросами, каждый из которых старался подойти к генералу и поговорить. Тот всех благодарил и целовал. Пили водку. Генерал хвалил кушанья, уверял, что давно таких не ел.

Поздно вечером шли по берегу моря. Екатерина Ивановна рассказала мужу о вчерашнем разговоре. Невельской понимал все. Он решил не поминать больше про свои планы движения на юг. Не время, право! Генералу могли быть большие неприятности. Сейчас настаивать на своем бесполезно и зря раздражать человека.

В глубине души его уже шла новая работа. Гибель дочери, болезнь Коли Бошняка, гибель казаков — все это висело над ним, напоминая, что он не смеет превращаться в приказного бюрократа или лишь в ретивого исполнителя.

Муравьев рассказывал, что жена осталась на даче, за Ангарой, что она восхищена подвигами Екатерины Ивановны, ставит ее всем в пример, сама хочет на Амур, но это возможно лишь в следующем году. Помянул про поездку в Европу, рассказывал о театрах и писателях. Все интересно, слушаешь и отдыхаешь, пища есть уму, да сердце болит.

Дошли до дома. Муравьев простился с Екатериной Ивановной.

— Простите, Николай Николаевич, — вдруг сказал Невельской, когда дверь закрылась. — А Буссэ все же надо расстрелять! Судить и расстрелять!

— Не так просто, Геннадий Иванович, расстрелять Буссэ! Он — петербуржец. У него там…

Муравьев сказал это, как бы соглашаясь в душе, что расстрелять надо, хотя еще недавно весело проводил время с Николаем Васильевичем.

— Вот и… Пусть в Петербурге схватятся за головы, каков их питомец.

— Об этом можно говорить только в шутку или для отвода души! Путятин объяснил мне все. Он якобы не мог иначе поступить. А если строго судить, то стрелять надо и вас за зимовку в Императорской, и меня заодно.