Читать книгу "Владимир Ленин. На грани возможного - Владлен Логинов"

Необходимо понять: дальнейшее мирное сожительство Советов и Временного правительства невозможно. Вопрос стоит так: либо Советы будут оттеснены и революционная волна перехлестнет через них, либо они станут органами революционной власти. «Вне этой задачи Советы пустая игрушка, неминуемо приводящая к апатии, равнодушию, разочарованию масс, коим вполне законно опротивели повторения без конца резолюций и протестов».

Партия сделала явную ошибку, участвуя в «подтасованном для обмана народа» Предпарламенте или, как стали его называть после включения более полутораста представителей буржуазных партий и организаций – «Совете республики». Теперь, пишет Ленин, партия совершает новую ошибку, связывая переход власти к Советам с созывом II съезда Советов. Это лишь сбивает «с толку массы иллюзией, будто “резолюцией” съезда Советов можно решить вопрос, который способен решить только восставший пролетариат своей силой».

И, наконец, выполняя свое обещание апеллировать непосредственно к массам, Владимир Ильич пишет листовку-обращение «К рабочим, крестьянам и солдатам». 30 сентября эсеровское «Дело народа», исходя из того, что Керенский никогда и «ни в коем случае не подчинится» Советам, призвало своих читателей проявить выдержку и «претерпеть» и войну и все невзгоды и лишения.

«Товарищи! – пишет Ленин в обращении. – Посмотрите кругом себя, что делается в деревне, что делается в армии, и вы увидите, что крестьяне и солдаты терпеть дольше не могут… Нет, ни одного дня народ не согласен терпеть больше оттяжек! Ни одного дня нельзя терпеть, чтобы усмиряли военной силой крестьян, чтобы гибли тысячи и тысячи на войне… Долой правительство Керенского… Вся власть Советам рабочих и солдатских депутатов!»[996]

Данных о том, что эту листовку распространили – нет. Но вот письмо в ЦК, ПК и МК дошло до адресатов. «…В один прекрасный день, – пишет Лацис, – мы получаем от Ильича письмо, в котором он, уже помимо ЦК, обращается непосредственно к ПК… Нас взорвало. Сейчас же было созвано собрание ПК и ответственных работников. Отсюда началось. Решено было выделить несколько лиц для подготовительной работы. Поручили это Исполнительному комитету ПК. ИК выделил Фенигштейна, Москвина и меня. Мы сейчас же наметили себе работу: учет войсковых сил, их размещение, обследование контрреволюционных гнезд, подготовка районов. Для последней цели создавали узкие товарищеские группы из старых нелегальных деятелей. Эти группы обыкновенно представляли собой Исполнительные комитеты районных комитетов. Такие же группы создавались и при районных Советах… В первое время все это делалось втайне от ЦК»[997].

Письмо Ленина получили и члены Московского областного бюро. От имени бюро на заседании ЦК 3 октября Георгий Ломов заявил, что «выжидательное положение», которое занял ЦК, не соответствует «крайне напряженным» настроениям. Массы требуют не разговоров, а «конкретных мероприятий» по переходу власти к Советам. Судя по всему, именно в этой связи и встал вопрос о Ленине. Его заявление о выходе из ЦК, видимо, воспринималось как результат недостаточной информированности. Поэтому тут же было «принято решение предложить Ильичу перебраться в Питер, чтобы была возможной постоянная и тесная связь»[998].

Вероятно, в этот или на следующий день, 4 октября, Свердлов вызывает Шотмана и просит его отправиться в Выборг к Ленину и организовать его переезд. Однако на Финляндском вокзале Александр Васильевич случайно встретился с «Эйно Рахья, который, – как пишет Шотман, – хитро улыбаясь, сообщил мне, что нет смысла ехать в Выборг, так как Владимир Ильич переехал в Петроград. Затем он с виноватым видом покаялся, что привез его в Питер без ведома ЦК и теперь боится, что ему за это попадет. Я его, конечно, основательно выругал, сказал, что попадет ему от ЦК, как полагается, пошел в ЦК и рассказал покойному Я. М. Свердлову об этой “неприятной” истории. После продолжительной с ним беседы решили: “так оставить”».

Крупская рассказала эту историю короче: «Финские товарищи перевезли его [Ленина] в Петроград. Сейчас же кое-кто из товарищей начал ворчать: “Без разрешения приехал”; но не такое время было, чтобы ворчать». Заметьте: сомнений в том, что Владимир Ильич приехал до «разрешения», у Надежды Константиновны не было. Зиновьев еще более определенен. «Почти всем нам казалось, – писал он в 1918 году, – что еще рано… Тогда Ленин, не долго думая, бросает свое убежище и “самочинно”, не считаясь с опасениями друзей, переезжает из Финляндии в Питер, чтобы проповедовать немедленное восстание»[999].

Поскольку скрывать далее от ЦК факт переезда было уже невозможно, Ленин решает начать «переговоры». Эйно Рахья пишет: «Условились, что ни одного человека к Фофановой не водить, а встречаться у Никандера Кокко». Первая встреча произошла со Сталиным, судя по всему, уже 4 октября, ибо, как отметил Эйно, «на другой день у нас было собрание», а собрание ПК состоялось 5-го.

То, что к воспоминаниям Рахьи, как и ко всем другим мемуарам, необходимо относиться осторожно и критически – это очевидно. Но отметим, что запись, которая используется в данном случае, сделана в феврале 1935 года, т. е. до уже упоминавшихся «разъяснительных» бесед, проводившихся с нашими мемуаристами летом того же года. Важно и то, что именно в этой записи указывается то звено событий, без которого не ясны причины отмечавшегося исследователями серьезного «поворота», который происходит на заседании ЦК 5 октября.

Когда Рахья пришел к Сталину и сообщил ему, что Ильич хотел бы с ним встретиться, Сталин ответил, что в данный момент уехать из Петрограда не может. На это Эйно заметил, что ехать, мол, никуда не надо, ибо Ленин уже в Петрограде. Сталин возмутился: «Какое ты имел право?» Но тут же, бросив дела, пошел за Рахьей на квартиру Кокко, где их ждал Ленин.

«Он меня облаял за то, что я вас привез», – пожаловался Эйно, но Владимир Ильич успокоил его и отправил на улицу караулить. Так что самой беседы Рахья не слышал, но когда вернулся, то «увидел, что ни о каких протестах не может быть и речи, вижу, что они договорились». Когда Сталин ушел, а Ленин и Рахья двинулись к Фофановой, Владимир Ильич, отметил Эйно, «был очень задумчив и говорил, что необходимо точно следить за настроениями»[1000].