Читать книгу "Предначертание - Вадим Давыдов"

— У нас?

— Именно что – у нас.

— Нравится мне твоё настроение, — Городецкий улыбнулся, кивнул. — Нравится. Ты когда вернулся, вообще?

— Четвёртого дня. Радищевским маршрутом, знаешь ли – из Петербурга в Москву. Через Гельсингфорс.

— А там ты что делал? С Маннергеймом чаи гонял? — улыбнулся Городецкий.

— Ну да, — невозмутимо кивнул Гурьев, явно не принимая шутки. — Интересный он дядька, скоро восьмой десяток – а хватает всё с полуслова. На ходу, что называется, подмётки рвёт. Ничего объяснять вообще не надо. Очень я доволен, очень.

— Ты что?! Ах, твою мать…

Городецкий загнул конструкцию – любой боцман бы позавидовал. Такого свинства Гурьев стерпеть не мог.

— Опустился, — с неудовольствием констатировал он, меряя Городецкого взглядом с ног до головы. — Это как понимать прикажете? Столбовой русский дворянин, предков из Бархатной книги за восемь веков – не перечесть, и – вот так? Понятно, что в кругу товарищей сие за великую доблесть почитается. Но нам этого не надо. Не наш метод. Да ведь?

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — дёрнул щекой Городецкий. — Господин генерал Царёв.

— И этого не надо, — спокойно продолжил Гурьев. — Мы друзья, а между друзьями никаких счётов быть не должно. И не будет. Но ты не забывай всё же: я – наставник, поэтому буду наставлять. Иногда. Так что ты о Маннергейме хотел спросить?

— Это я тебя хотел спросить.

— Ах, да, — Гурьев изобразил на лице смущённую улыбку. — Я попросил Густава Карловича держать для нас несколько окошек на границе. Нам, как я понимаю, придётся кое-каких людей отсюда отправлять – всех мы всё равно никогда не прикроем.

— Нет, — Городецкий опустил голову. — Всех – никогда.

— Вот. А кроме того, нам для нашего проекта потребуются люди с образованием, которое в родных палестинах по целому ряду причин получить просто невозможно. Так?

— Так, так! Слушай, а как же ты к нему попал?!

— Это, брат Варяг, службишка, не служба. Труден только первый шаг. Ну, первые несколько. А потом… — он махнул рукой. — Потом всё гораздо проще. Не только попал, но и был со всем вниманием выслушан. И даже, можно сказать, обласкан всячески. Всё-таки Густав Карлович – генерал-лейтенант русской службы, а старая присяга не ржавеет. Зануда он, конечно, необыкновенный. Но – наш человек. Наш. До мозга костей наш.

— Ого.

— Да-с. Так-с, товарищ Городецкий.

— И как тебе путешествие? И Гельсингфорса в Москву? Ты границу-то как перешёл?

— Как есть, так и перешёл, — Гурьев усмехнулся, дёрнул головой. — Подраспустили вы народ, товарищи большевики. Во всех, если уж как на духу, смыслах. Пограничники, лицо державы – оборванцы какие-то в обмотках, смотреть противно. И глядят волками: у-у-у, морда белогвардейская! Чего надо?!

— А ты?

— А что – я? Вызвал караульного сержанта, провёл краткую боевую учёбу. Ничего пока непоправимого нет, так я тебе скажу, Варяг. Всё ещё может получиться. Вот такое моё краткое резюме из радищевского путешествия. Обыдленность, конечно же, некоторая имеет место, но это – тоже поправимо. Пока – поправимо. Игорь Валентинович!

— Слушаю, — выскочил, будто только того и ждал, Глазунов.

— Вы там иконостас, что я просил, подготовили?

— Так точно, Яков Кириллович.

— Тогда проводите, — Гурьев вырос из кресла.

Они перешли в другую комнату, где шторы были плотно задраены, горел яркий электрический свет, и на трёх огромных подставках-козлах под холсты были аккуратно пришпилены портреты членов Политбюро, кое-кого из ЦК, наркомов. Если портрета не имелось, на листке бумаги красовался чёрный силуэт и внизу – подпись с фамилией, именем и отчеством. Портрет Сталина был заметно больше остальных и висел отдельно. Городецкий посмотрел на «иконостас», на Гурьева, на Глазунова, прищёлкнул языком:

— Лихо.

— Так не лаптем, чай, щи хлебаем, Александр Александрович, — скромно потупился ротмистр – временно в отставке.

Гурьев внимательно посмотрел на Городецкого:

— Ты ведь ещё навыки розыскные не потерял?

— Не дождёшься.

— Ну, я тебя слушаю. Расскажи мне, чем наши тонкошеие вожди дышат. Игорь Валентинович, покиньте нас, пожалуйста, и проследите за периметром.

— Слушаюсь, — чётко развернулся на каблуках ротмистр.

Городецкий проводил долгим взглядом Глазунова, давно переодевшегося из своего маскарадного костюма деда Щукаря в нормальную полувоенную униформу, которую носил каждый, наверное, третий совслужащий, и пробормотал:

— Ну и ну. А ты ему кто – генерал, что ли?!

— Вроде того.

— А почему – тонкошеие?

— Мандельштама не читаете, Александр Александрович? Напрасно, напрасно.

— Забурел, — констатировал Городецкий и улыбнулся. — Ильфа и Петрова читаете, Яков Кириллович?

— Обижаете, Шура, — покачал головой Гурьев. — Наизусть мои офицеры в Лондоне разучивали. Очень, очень веселились. Я тоже смеялся. Сквозь слёзы, конечно.

— Твои офицеры. Ну и ну…

— Рассказывай уже, не томи. Я фся гарю!

Слушая точные, хлёсткие, злые характеристики, которые давал «вождям» Городецкий, Гурьев с радостью убедился – нет, не потерял Варяг своей бульдожьей хватки. Наоборот – отточил. Заматерел, в аппаратных играх закалился, обуглился. Хорош, подумал Гурьев. Хорош. Именно то, что нужно.

— А ты что курируешь-то сейчас?

— Наркомтяж, наркомсред…

— Что?! — скривился Гурьев.

— Что?! — не понял сначала Городецкий. — А-а… Наркомат тяжёлой промышленности и наркомат средней промышленности.

— Вот, — удовлетворённо кивнул Гурьев. — А ещё лучше – министерство. А то развели, понимаешь, эсперанто – центропуп замкомпоморде. Без шкалика и не выговоришь.

— Привыкай, — пожал плечами Городецкий.

— И не подумаю. И вас всех отучу. Ладно. Поехали дальше.

Слушая Городецкого, Гурьев рисовал в крупноформатном альбоме кружочки, квадратики, треугольнички и ромбики, соединял их стрелками, пунктирными линиями и просто линиями разной толщины. Лекция по цековско-кулуарному взаимодействию продолжалась, с тремя перерывами на кофе и папиросы, до глубокой ночи. Гурьев изредка кивал, задавал наводящие вопросы, и выпустил Варяга лишь тогда, когда с того слезла последняя шкура. Городецкий рухнул в кресло и расстегнул пару верхних пуговиц на френче:

— Всё. Спёкся Варяг. Ну, ты и волкодав, Гур!

— Так ведь жить хочется, Варяг. Очень сильно как-то в последнее время.

Он перетёк в вертикальное положение, переместился к подставкам. Увидев, как расширились у Городецкого, не успевшего отследить его перемещений, глаза, усмехнулся: