Читать книгу "Русская народная утопия (генезис и функции социально-утопических легенд) - Кирилл Васильевич Чистов"

светского не имеют»). Эта легенда — прямое продолжение древнего представления об островках «рая» на земле, а не на небе, что предлагало христианство. Пугачев же и его соратники и единомышленники мечтали о превращении всей России в страну без социального гнета, в государство без государства, сохраняющее право людей верить в Бога и иметь такую церковь, которая прямо продолжает древлее «антиохийское» и «сирское» благочестие, и которым не угрожает государство Антихриста и его слуг. Характерно, что Пугачев до начала восстания согласовывал программу своих действий со старообрядцами. Как справедливо отмечал Г. П. Макогоненко, образ будущего царя и будущие пожелания, чаяния, дарения, формулирующиеся все более четко по мере развития пугачевского движения, постепенно становятся ближе к крестьянским утопическим легендам и стереотипным формулировкам. В одном из своих главных манифестов Пугачев (при содействии его канцелярии) писал: «дарую вас всем, чем вы желаете во всю жизнь вашу». Здесь уже нет отдельных обещаний: он не просто дарует как бы отдельно реками, лесами, бородой, старым крестом и т. д. — все сведено к обобщенной формуле, разом вобравшей все крестьянские утопические представления. Внимательный анализ пугачевских манифестов привел к тем же выводам и такого внимательного исследователя, каким был С. Ф. Елеонский.[1078] Разумеется в отличие от беловодской легенды, распространявшейся старообрядцами-«бегунами», в манифестах Пугачева четче сказывается опыт раннего казачества, еще не подверженного государственной службе так, как это случилось позже. Одним словом, в основе двух важнейших типов социально-утопических легенд была одна и та же крестьянская утопия о государстве и восстановлении древнего благочестия, право на отвержение никонианства и законов последующих властителей, включая «тишайшего», как он величался в официальной историографии царя Алексея Михайловича, со времен которого староверчество стало считаться политическим преступлением, что особенно ярко проявилось во второй половине XVII века в непрерывных преследованиях старообрядцев воинскими командами.

Для дальнейшего подтверждения сказанного необходимо активное продолжение исследований в разных направлениях. В настоящее время из архивов извлечены отнюдь не все сведения о самозванцах. Требуется дальнейшее исследование севернорусской беспоповщины, истории ее стойкости и одновременно компромиссов.

За последние годы очень много сделано во всех этих направлениях исследователями новосибирской школы, созданной Н. Н. Покровским, московским ученым И. В. Поздеевой и ее учениками, петербургской школой специалистов по древнерусской литературе, основы которой были столь надежно заложены Д. С. Лихачевым, В. П. Адриановой-Перетц, И. П. Ереминым. Вместе с тем, следует признать, что далеко не все виды источников достаточно обследованы. Так, вне поля зрения исследователей в значительной мере осталась народническая и близкая к ней публицистика 60-х — 80-х гг. XIX в. Следует также назвать обширную народническую художественную литературу, создававшуюся хорошими знатоками крестьянского быта. Этот источник весьма пестр по своей фактологической надежности и требует очень скрупулезной и выверенной методики верификации, но он, несомненно, таит в себе огромный материал, еще мало освоенный литературоведами, социологами, этнографами, культурологами, статистиками. Авторы томов «Русская литература и фольклор»[1079] в свое время активно использовали уже препарированный материал, но не создали необходимого обобщения по наиболее важным социологическим и этнографическим проблемам, образующим специфический и богатейший резерв по таким значительным писателям и публицистам, как Н. Н. Златовратский, Г. Успенский, А. А. Потехин, А. И. Эртель, Ф. М. Решетников и др., включая оставшегося на периферии Д. Н. Мамина-Сибиряка.

В плане перспектив дальнейшего исследования очень важны были бы сравнительно-типологические изучения разноэтнического материала. Но это должно делаться на строго документальном материале, а не так поверхностно, как осуществлено в неоднократно упоминаемой нами книге Л. А. Юзефовича «Самые знаменитые самозванцы».

К проблеме утопических представлений, бытующих в обществе, неожиданно примыкают некоторые сферы детской субкультуры. В 2001 году в книге С. М. Лойтер «Русский детский фольклор и детская мифология»[1080] была опубликована глава, значительный раздел которой поразил своею необычностью. Он был назван «Игра в страну-мечту». В нем собрано большое количество примеров распространенных среди детей игр, суть которых состоит в развитых формах «мечтательного воображения», как определил эту особенность детской психологии известный психолог Л. С. Выготский. С. М. Лойтер демонстрирует ее формы и суть большим количеством цитат — примеров из воспоминаний о детстве или описания детства, которые она собрала, обозрев творчество русских писателей XVIII–XX веков. Дети придумывают в зависимости от жизненных или книжных впечатлений самые разнообразные «мечтательные» игры, в которых рисуется обычно некая утопическая действительность, реализуемая в самой игре. Здесь фигурируют примеры из игр юных братьев Тургеневых (имеются ввиду А. И. Тургенев, его братья и товарищи по играм), которые мечтали об идеальной республике Чока, на некоем необитаемом острове. Здесь читателям напоминаются С. Н. Глинка, который в детстве участвовал в игре в остров Лоо-Шоо, населенном добродетельными гражданами республики, «где нет денег, нет ни холода, ни огнестрельного оружия» и, разумеется, Л. H. Толстой и его старший брат Николенька, которые обладали «тайной», и мечтали о том, как при помощи этой тайны все люди сделаются счастливыми, станут «муравейными братьями». При этом они садились под стулья, загораживали их ящиками, завешивали платками и сидели там в темноте, прижимаясь друг к другу, испытывая особое чувство любви. Тайна эта была записана на «зеленой палочке», а палочка зарыта у дороги.

Приводятся также примеры из сочинения М. М. Пришвина. Упоминаются поэтесса Аделаида Герцык, М. Волошин, М. Шагинян, Б. Пастернак, В. Мануйлов, К. Д. Бальмонт и многие другие. Книга С. М. Лойтер очень хороша и ее наблюдения являются подлинным открытием. Вместе с тем это, безусловно, только начало разработки этой своеобразной темы. Наблюдения С. М. Лойтер базируются не только на книжных примерах, но и на зафиксированных играх детей, преимущественно городских. Это ново и своеобразно и вполне согласуется с современным расширительным пониманием фольклора. Однако встает вопрос: значит ли, что отмеченная игра в страну-мечту исключительно городское явление? Если прежде у исследователей детского фольклора не хватало городского материала, то теперь мы оказываемся в ситуации нехватки деревенского материала, который еще можно, хотя бы частично, собрать.

В современной ситуации мы имеем дело, как бы с иным миром по сравнению с традиционными социально-утопическими легендами о «далеких землях». Однако, существование приведенного материала подтверждает, что элементы утопического характера вообще свойственны разным типам мышления и разным возрастам человеческим. Недаром здесь мы встречаемся с некоторыми типологическими схождениями «детских стран мечты» с традиционными легендами. Детские игры, как и легенды, тоже всегда социальная инверсия и дополнение существующего. Наличие «тайны», эскапического отгораживания от действительности (острова) или создание условного мира (как у Толстого «под стульями, за ящиками, за платками») говорит о том же: генетической родственности «взрослых» и «детских мечтательных форм воображения». В этом возможность взаимодополнительности этих разных, но генетически сходных форм.

Материал, проанализированный в нашей книге, показал, что утопические идеи зарождались далеко не только в умах кабинетной элиты, а с большой энергией проявлялись в сердцах народных масс. Утопизм — неизменный элемент человеческого мышления. Запас наивности, без которого немыслимо возникновение утопий самого разнообразного характера, не исчерпан