Читать книгу "Защищая Джейкоба - Уильям Лэндей"

– Вы научили меня тому, что в любом деле надо рыть носом землю изо всех сил.

– Я и рою носом землю изо всех сил.

– Почему вы не опросили детей? Прошло уже пять дней.

– Ты сам прекрасно знаешь почему. Потому что мы не в Бостоне, Нил, мы в Ньютоне. Тут каждый чих надо предварительно согласовывать: с кем из детей можно поговорить, где с ними можно поговорить, о чем их можно спрашивать, кто должен при этом присутствовать. Это тебе не Дорчестер-Хай. Тут у половины детей родители-адвокаты.

– Успокойтесь, Энди. Вас никто ни в чем не обвиняет. Проблема в том, как это будет воспринято. Со стороны может показаться, что вы игнорируете очевидные вещи.

– Это какие, например?

– Школьников. Вы не думали о том, что убийца – один из учеников? Вы же сами тысячу раз мне твердили: нужно идти по следу, куда бы он ни вел.

– В этом деле нет никаких улик, которые указывали бы на то, что убийца – один из учеников. Ни единой. Если бы школьный след там был, я бы по нему пошел.

– Если его не искать, то его и не будет.

Ага, пронеслось у меня в голове. Наконец-то я понял. Я всегда знал, что этот момент настанет, и вот он настал. На следующей ступеньке служебной лестницы над Нилом находился я. И теперь он метил на мое место, как на места многих других до меня.

Я скупо улыбнулся:

– Нил, что тебе нужно? Это дело? Можешь его забирать. Или моя должность? Ну, раз уж тебе так приспичило, можешь забирать и ее тоже. Но всем было бы легче, если бы ты просто честно признался в этом вслух.

– Энди, мне ничего не нужно. Я лишь хочу, чтобы все было как полагается.

– Линн, ты намерена забрать у меня это дело или встать на мою сторону?

Она тепло улыбнулась мне, но ответ дала уклончивый:

– Когда я не вставала на твою сторону?

Я кивнул, признавая правдивость ее слов. Потом принял решительный вид и объявил новую стратегию:

– Смотрите, занятия в школе возобновились, все дети сейчас на уроках. На сегодня у нас запланирован опрос учеников. Наверняка что-то да всплывет.

– Хорошо, – подытожила Канаван. – Будем надеяться.

– А кто будет разговаривать с вашим сыном? – вмешался Лоджудис.

– Я не знаю.

– Надеюсь, не вы.

– Не я. Возможно, Пол Даффи.

– Это кто так решил?

– Это я так решил. Нил, так это и устроено. Я принимаю решения. А если мое решение оказывается ошибочным, то и ответственность за него несу тоже я.

Лоджудис метнул на Канаван взгляд, в котором недвусмысленно читалось: вот, я же говорил, что он не послушает. Линн встретила его с непроницаемым видом.

5

Все знают, что это сделал ты

Опрашивать учеников принялись прямо после уроков. Для ребят это был длинный день, начавшийся с классного часа и разговора с психологом. Детективы из ОПБП в штатской одежде переходили из класса в класс, убеждая ребят поделиться со следователями любой информацией, которой они могут располагать, при необходимости анонимно. Те отвечали им скучными взглядами.

Школа имени Маккормака была средней, что означало, что в ней обучались ребята с шестого по восьмой класс. Здание ее представляло собой нагромождение прямоугольных бетонных коробок. Внутри стены выкрашены в множество слоев сине-зеленой краски. Лори, которая выросла в Ньютоне и ходила в эту школу в 1970-х, утверждала, что с тех пор школа практически не изменилась, если не считать ощущения, что все сооружение как-то уменьшилось в размерах.

Как я и сказал Канаван, эти опросы вызвали ожесточенные споры. Сначала директор наотрез отказался разрешать нам «вламываться в школу» и беседовать со всеми детьми подряд. Случись это преступление в любом другом месте – в городе, а не в пригороде, – мы и не подумали бы просить на это разрешения. Здесь же школьный совет и даже мэр попытались надавить напрямую на Линн Канаван, чтобы воспрепятствовать нам. В конце концов нам все-таки разрешили поговорить с детьми на территории школы, но только на определенных условиях. Ребят, которые не учились с Беном Рифкином в одном классе, трогать было нельзя ни в коем случае, разве что у нас имелись веские причины полагать, что им может быть что-то известно. Любой ученик мог потребовать присутствия при беседе кого-то из родителей и/или адвоката и в любой момент отказаться продолжать разговор, причем без каких-либо объяснений. На большую часть требований мы согласились сразу же. Все равно они по закону имели на все это право. Истинная цель выставления всех этих ультиматумов заключалась в том, чтобы дать полицейским сигнал: обращайтесь с этими ребятишками как с хрустальными вазами. И все бы хорошо, но на все эти идиотские согласования мы ухлопали кучу драгоценного времени.

В два часа мы с Полом, оккупировав кабинет директора, приступили к опросу самых важных свидетелей: близких друзей убитого, тех учеников, которые регулярно ходили в школу через парк Колд-Спринг, и тех, кто сам изъявил желание пообщаться со следователями. Нам двоим предстояло опросить два с лишним десятка человек. Остальные детективы в то же самое время должны были опрашивать всех прочих. Никаких особых результатов мы не ожидали. Так, закидывали удочки на всякий случай в надежде – вдруг что-нибудь да наклюнется.

Однако произошло странное. После всего лишь трех или четырех разговоров у нас с Полом возникло отчетливое ощущение, что мы каждый раз словно натыкаемся на глухую стену. Поначалу мы решили, что имеем дело с обычным репертуаром подростковых закидонов и уверток, всех этих демонстративных пожатий плечами, «ну-у-у-у, сами понимаете» и «какая разница», блуждающих взглядов. Мы оба были отцами. Мы знали, что все подростки отгораживаются от взрослых; это и есть цель всех этих штучек. Само по себе такое поведение не вызывало никаких подозрений. Но чем с большим количеством детей мы говорили, тем отчетливее понимали, что происходит что-то более нахальное, более организованное. Слишком уж далеко заходили эти ребята в своих ответах. Им недостаточно было сказать, что они ничего не знают об убийстве; они заявляли, будто вообще не знали жертву. Складывалось впечатление, что у Бена Рифкина во всей школе не было ни одного друга, одни знакомые. Другие ребята утверждали, что никогда не общались с ним и понятия не имеют, кто общался. Это было неприкрытое вранье. Бен не был изгоем. Мы уже знали имена почти всех его друзей. Так быстро начать открещиваться от него, думал я, – это предательство.

Но хуже всего было то, что врать восьмиклассники школы Маккормака умели не слишком хорошо. Те, что понаглее, похоже, полагали, что оптимальный способ преподнести вранье поубедительней – это лучше стараться. Так что, готовясь скормить нам откровенную туфту, они прекращали мяться и мямлить и тараторили максимально уверенно. Такое впечатление, что они начитались инструкций на тему того, как отвечать так, чтобы в твою честность поверили, – смотреть в глаза! говорить твердым голосом! – и были исполнены решимости применить их все сразу, точно павлины, распускающие хвост. Смысл заключался в том, чтобы продемонстрировать поведение, противоположное тому, которое можно было бы ожидать от взрослых, – потому что подростки умудряются сообщать правду уклончиво, а врать с самыми честными глазами, – но столь резкая перемена в поведении слишком очевидна. Остальные – таких оказалось большинство – были очень стеснительными, и вранье лишь еще больше это усугубляло. Они вели себя нерешительно. Знание правды заставляло их ежиться. Поэтому и у них тоже выходило неубедительно. Я, разумеется, мог бы им рассказать, что виртуозный лжец непринужденно роняет ложное утверждение между истинными, точно фокусник, ловким движением руки прячущий согнутую карту в середину колоды. Я на виртуозном вранье собаку съел, уж поверьте.