Читать книгу "Феминистки не носят розовое (и другие мифы) - Скарлетт Кертис"

— Джон Траволта сидел на переднем сиденье машины, пока они по кругу насиловали его бывшую, которая провинилась лишь в том, что не созналась в сексуальном желании! — продолжила кричать Шерон. — А что он делает, завоевав наконец ангельскую девственницу — не шлюху своей мечты? Он, черт возьми, пытается ее изнасиловать! Да твою мать, с Джоном Траволтой танцевала принцесса Диана! В Белом доме! И не в трамповском Белом доме!

— Пойдемте-ка отсюда, — предложила Джуд.

Ситуация была плачевной, подумалось мне, пока мы спускались по лестнице. «Лихорадка субботнего вечера» была культовой классикой наравне с «Бриолином». Мы пошли на фильм, чтобы посмеяться и писклявыми голосами подпевать Bee Gees, а не перетряхивать наши юношеские представления о хорошем, плохом и гендере и уйти, чувствуя себя полными идиотами.

— А разве это была не режиссерская версия? — спросила Джуд. — По-моему, «Лихорадка субботнего вечера» всегда считалась провокационной картиной, исследующей темные стороны молодежной культуры. И все эти грязные словечки… Ой, привет! — по лестнице навстречу поднимался Джонни Каррутерс, организатор мероприятия и директор компании, в которой работала Джуд.

— Ни хрена подобного! — перебила Шерон, пролетая мимо него. — Сраная «Лихорадка субботнего вечера» считалась картиной, где Джон Траволта — сексуальный, Bee Gees — крутые, и все это на фоне очаровательного подросткового танцевального безумия. Но НА САМОМ ДЕЛЕ этот фильм — отвратительная ода возведенному в абсолют женоненавистническому сексизму, при котором с женщиной обращаются с крайним презрением и постоянным насилием.

Мы петляли в потоках машин и дождя по улице Сохо, пробираясь к теплу и уюту «Кеттнера».

— И МЫ, ЧЕРТ ПОБЕРИ, ЭТОГО ДАЖЕ НЕ ЗАМЕТИЛИ, потому что мы И ЕСТЬ УГНЕТАЮЩАЯ РАСА! — закончила Шерон, распахивая дверь.

— Тсс, — шикнула я, вспомнив вдруг, что точно так же оборвала Шерон двадцать лет назад в этом самом баре, когда она зарядила феминистскую тираду, стоя перед кем-то, кто ей нравился: «Тсс! Ничто не отталкивает мужчин сильнее, чем неприкрытый феминизм». Я тогда настояла, что это было многослойной, полной иронии шуткой.

«С нами, женщинами, обращаются как с дерьмом, потому что мы — поколение первопроходцев, отважившихся положиться на собственную экономическую возможность, — кричала она в тот вечер. — Через двадцать лет мужчины даже не посмеют трахать нам мозги, потому что мы рассмеемся им в лицо и будем держать их на поводке вместо домашних питомцев».

Двадцать лет прошло. Надо сказать, на поводке мы мужчин вместо домашних питомцев не держим, но при этом все одновременно и поменялось, и нет.

— Не открыть ли нам бутылочку шардоне? — предложил Том.

23.15. Дома. Дети спят. Потягиваю стаканчик вина перед сном и просматриваю дневники от 1996 года. Откровенный феминизм был многослойной ироничной шуткой. В то время мне казалось, что быть феминисткой — это что-то обязательное, наравне с худобой, отношениями, ребенком, собственным бизнесом и умением плавно скользить на вечеринке от одного гостя к другому, как Тина Браун. Матерые феминистки, вроде Камиллы Палья и Жермен Грир, как будто бы отчитывали нас за то, что мы в меньшей степени феминистки и что пытаемся совместить подобие финансовой независимости с жизнью, в которой находим мужчин привлекательными, хотим любить и быть любимыми, иметь профессию, платить по счетам и продолжать в том же духе, не отшивая всех направо-налево.

Однако это была и эпоха великолепного эссе «Обратная реакция» Сьюзен Фалуди (я не читала, в отличие от — вот ведь феминистский провал! — Марка Дарси), в котором она отметила, что наши нерешительные шаги на пути к гендерному равноправию пресекались с фильмами вроде «Рокового влечения» и той омерзительной статьей в Time, где было написано, что, согласно статистике, женщина старше сорока с большей вероятностью станет жертвой теракта, нежели найдет мужа. А посмотреть на ужасный вечер с индюшкой-карри моей мамы? Дядя Джоффри и даже счастливо женатые пары моего возраста продолжали повторять: «Почему ты еще не замужем?» и «Часики тикают!» — хотя мне было всего тридцать два. Такое ощущение, словно я какая-то мисс Хэвишем[20], умру в одиночестве и мои наполовину изглоданные немецкой овчаркой останки найдут три недели спустя, так что на подобные вопросы я всегда отвечала то, что они хотели услышать: «Потому что под одеждой все мое тело покрыто чешуйками».

Мы ходили злые, и я помню, как все это привело к тому, что феминизм перестал быть чем-то особенным и стал восприниматься как естественное явление. При этом не было необходимости вслух заявлять «я — феминистка», потому что иначе это казалось оскорбительным по отношению ко всем окружающим тебя женщинам. Все было не так просто, но, если разделять общее от частностей, никто уже не отваживался спросить тридцатидвухлетнюю женщину, почему она не замужем, иначе это прозвучало бы по-идиотски.

Речь не о проблеме истинного гендерного равноправия: в развивающихся странах женщины живут за чертой бедности и пытаются избежать не оскорблений, а изнасилований, побоев, убийства или голодной смерти. Речь о состоявшихся женщинах развитого мира. И на этом уровне, десятилетие спустя после того, как я начала вести дневник, миропорядок все еще не был идеальным, но мы как будто бы стали лучше справляться. Во всяком случае, проблема гендерного равноправия обсуждалась, намечался какой-то прогресс.

Как говорит мой двенадцатилетний сын Билли: «А ты как думала?!». (Видали? Засуньте свои тикающие часики себе в задницу, дядя Джоффри!)

23.40. Продолжаю читать дневник. Боже мой: Трамп, Вайнштейн. За последние два-три года случилась такая «обратная реакция», что Сьюзен Фалуди и не снилась, а соответствующие тревожные сигналы показали, насколько сильно мы не справлялись и не справляемся, перевернув с ног на голову наше представление о прошлом.

С чем только я не мирилась во времена ведения дневника, не зная, что была вправе не терпеть! Поговорим о хэштеге #MeToo, мистер Извращенец (более известный как директор нашего издательства, мистер Фитцхерберт)! Фу-у-у. Тогда я просто приняла за неотъемлемую составляющую работы тот факт, что мой начальник без стеснения пялится на мою грудь, не зная моего имени, при этом требуя надеть платье потеснее на какую-нибудь идиотскую презентацию. В конечном счете я развернулась и ушла, пожелав им всем подавиться своей работой, но сразу же после этого устроилась к Ричарду Финчу. И этот самый Ричард Финч, отправивший меня на перерыв в тележурналистике, все время пытался сфотографировать мою попу или грудь и поднять рейтинги за счет унижения меня на камеру (что, честно говоря, было не так уж сложно). Сейчас ничего этого не произошло бы. Мистер Фитцхерберт и Ричард Финч, без сомнений, потеряли бы свою работу. Ни одна студия на пушечный выстрел не подпустила бы к экранизации «Лихорадку субботнего вечера» в том виде, в каком она написана.

Феминизм — как сказал бы Билли — вещь. Он изменился: больше не принадлежит к напыщенным, лицемерным интеллектуалам, теперь он предназначен каждой женщине.