Читать книгу "Любимые женщины клана Крестовских - Марина Болдова"

Она взяла в руки свидетельство о рождении. «Челышев Александр Миронович, 1948 года рождения, 11 августа, село Рождественка», – тихо прочла, шевеля губами. Положила свернутый вдвое листок в папку. Синие школьные тетрадки в клеточку, исписанные торопливым почерком самой Галины, легли туда же.

Она завязала тесемки на папке бантиком и засунула ее в глубину ящика.

«Без метрики тетрадочки – полный нуль. Бред умирающей старушки. Но Борис разберется!» Галина достала из сумочки бумажку с трудно добытым номером мобильного телефона Махотина. «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети», – равнодушно сообщила трубка.

* * *

Крестовский отдыхал. Что за возраст такой наступил, что нужно время от времени прикладываться на диванчик? Старость вроде называется. Он ухмыльнулся. Двухчасовые тренировки в тренажерном зале, плавание зимой в открытом бассейне и регулярный ежедневный секс – и это старость? Похоже, все дело в том, что ему просто надоело работать. Пропал кураж, азарт, называй как хочешь. Деньги капали, точнее текли, на его счета уже давно как бы сами по себе. Вершить политику в этом поделенном властью городе неинтересно. Войн давно не было, заклятые враги предпочитают договариваться, а не устраивать показательные драки. Скучно.

Крестовский ткнул в кнопку небольшого пульта, установленного на подлокотнике дивана для удобства.

– Катя, зайди.

Девочка лет восемнадцати впорхнула в комнату отдыха и остановилась так, чтобы Крестовский смотрел на нее прямо. Знала, что он терпеть не может, когда люди становятся у него за спиной или сбоку.

– Слушаю, Евгений Миронович.

– Кучеренко ко мне вызови. Сюда. И накрой к обеду. На двоих.

– Хорошо, Евгений Миронович.

– Возьми вон там конверт, – он кивнул на столик в углу, – и дай мне.

Катя развернулась на каблуках и подошла к столику. Конверт, который на днях пришел с обычной почтой, странный такой, старый, был вскрыт. Она еще тогда долго думала, стоит ли ей его вскрывать, но решила, что отдаст так. Чем-то оно ее пугало, это тоненькое письмецо. Катя взяла конверт двумя пальцами и протянула Крестовскому.

– Все?

– Да, иди.

Крестовский потянул за кончик листа. «ОНА ЖИВА». И все. Почерк показался ему знакомым еще тогда. Но кто так писал, он не вспомнил. Самое интересное, что «она» жива быть никак не могла. Менты двести раз ему доказали, что труп, вытащенный с пожарища, ее, Любавы. И тетка опознала, и Борис. Как он убивался, бедолага. А его под белы ручки – и в СИЗО. Так бы и надо. Но Лиза! Спору нет, любит он, Крестовский, свою дочь безумно. Она его единственное слабое место. Не может он ей сказать «нет». И тогда не сказал. Все подчистили, а Махотина отпустили. Должен ему, Крестовскому, Борька пятки лизать. А он, гаденыш, нос воротит. И опять ничего с ним не сделаешь, любит его Лизка, с ума сходит, а уж бабе за сорок! Что за напасть такая!

Вот и ее мать такая же была. Лизу родила, а он с девками и дружками в баньках отдыхал, что ему до молодой жены! Тем более женился по залету. Поздно аборт делать было. Гулял по бабам безнаказанно, так она его любила. Но видно, терпение ее не беспредельным оказалось. Пришел раз – висит в ванной: ножки тоненькие болтаются, рубашонка ночная просвечивает, соски торчащие видно. Долго он тогда смотрел на эти соски, дались они ему! Потом заорал. И понял, что орет не один – рядом, вцепившись ручонками в его брюки, стояла трехлетняя Лизка и орала едва ли не громче его. Схватил ребенка, отнес в детскую и швырнул в манеж. Тут в дверь ломиться стали – это Вовка Кучеренко крик услышал, когда уже в машину садился. Вместе они ее из петли вынули, «Скорую» вызвали. Потом, когда уже труп увезли, сидели на кухне и хлестали водку каждый из своей бутылки. И записку прощальную с одним только словом «Мразь!!!» с тремя восклицательными знаками читали по очереди. Он читает, Вовка твердит «вот сука», Вовка читает, он стучит кулаком по столу «сука, сука, сука!». Потом, пьяные в дупель, вдвоем перекладывали заснувшую в слезах и соплях дочь из манежа в кроватку. Вовка уехал, а он так и заснул тут же, на коврике, на полу в детской. А на следующий день полюбил дочь. Посмотрел хмельными еще глазами и вдруг осознал, что это его плоть и кровь. Комочек плоти с его, Крестовского, глазами. Никак не перепутать. Вспомнил, как Вовка еще у роддома посмотрел на нее и ляпнул: «Эта точно не от соседа. Твоя, Крест, не сомневайся!» Лиза выросла не красавицей, но глаза темные – его порода, крестовская.

«Короткий», как его звал Крестовский, Вовка Кучеренко имел такой маленький рост и хлипкое телосложение, что в свои зрелые годы походил на подростка. Только морщинистого. Морщины у Кучеренко были как шрамы – глубокие и заметные. Женщины, которых он имел немерено, шалели от этого изъяна его физиономии, возводя его в ранг достоинства. Впрочем, не единственного. Образ «обаяшки» и хитро-ласковый подход к очередной даме позволяли ему добиться победы там, где Крестовский долго и упорно «сдабривал почву». Кучеренко приходил и, пару раз что-то шепнув на ушко избраннице друга, скромно отходил в сторонку. На этом все. Крестовский терял на какое-то время и подругу и друга. Злился, бесился, заливал потерю водкой, брал других баб, попроще и попокладистей. Кучеренко приходил с повинной через неделю и, не испытывая ни малейших угрызений совести, заявлял: «Зачем тебе такое чмо, Крест? Я проверил – пробы ставить некуда». Он небрежно закидывал ногу за ногу, почти полностью утопая в огромном кожаном кресле Крестовского. Кресло это кочевало с ним по жизни, будучи когда-то в сталинские времена седалищем для крупного партийца. Оно было любимо Крестовским, на нем не позволялось сидеть никому, кроме… Кучеренко. «Я твоя служба безопасности», – смеялся Вовка, глядя прямо в безумно-бешено-черные глаза Креста. Вовка его не боялся. Наверное, единственный в этом городе.

Их связывало в этой жизни все. Не нити – канаты. Зная мельчайшие штрихи биографий друг друга, они никогда не пользовались этой информацией, чтобы проявить свое первенство. Крест был номером один – и точка. Кучеренко принял это сразу, в день первой «стрелки». Крест спас ему жизнь. Реально закрыл собой, посчитав себя заговоренным.

Рука у Крестовского, простреленная в той разборке, предсказывает надвигающееся ненастье лучше барометра.

– Случилось что? – задал вопрос Кучеренко вместо приветствия. Через секретаршу Крест его не вызывал уже бог весть с каких времен.

– На, прочти. – Крестовский сунул ему конверт.

Прежде чем открыть, Кучеренко внимательно осмотрел его со всех сторон, зачем-то понюхал и слегка помял. Достал листок, покачал, будто в сомнении, головой и прочел вслух: «ОНА ЖИВА».

– Что за бред? Это о ком? Конверт какой-то доисторический, таких уж не бывает. А штемпель свежий.

– Что унюхал?

– Аптекой пахнуло. Так, слегка. А может, краской. Это о девке той, что ли, жене твоего Бориски? Так она не может быть живой.

– Нет, конечно. Вопрос: кто и зачем это прислал? Слушай, посмотри, почерк какой-то знакомый.