Читать книгу "Мост через бухту Золотой Рог - Эмине Севги Эздамар"

— У меня сегодня мясо сгорело, одни уголья остались. Не страшно, у меня ведь нет мужа, который сказал бы мне пару ласковых.

Переваренные макароны, пересоленная еда, несколько набранных лишних килограммов на бедрах или животе, непричесанные волосы, разъехавшийся шов на бюстгальтере — на все была одна присказка:

— Слава Аллаху, у меня нет мужа, который это увидит!

Разбитая на кухне тарелка, выпавший из рук стакан неизменно сопровождались тем же комментарием:

— Хорошо, что наши мужья этого не видят.

Если кто-то из нас на полную громкость включал проигрыватель и который раз подряд, словно вздумал не столько насладиться песней, сколько от нее одуреть, заводил одну и ту же пластинку, слушая, как сладкий мужской голос выводит «Семь мостов пройдешь», другие женщины замечали:

— Жалко, нет мужика, чтобы она наконец угомонилась.

Еще одна женщина помешалась на своем пылесосе «Хувер», за что остальные прозвали ее «хувернанткой».

— Аллах свидетель, — захлебывалась она, — я слышу, как он засасывает любой камушек, любую соринку, треньк — и готово! Буквально всё слышно!

Женщины кивали головой и спрашивали:

— Хувернантка, а мужик у тебя есть, чтобы было кому показать, какая ты чистюля?

Одни женщины говорили: «Хорошо, что у меня нет мужа…», другие наоборот: «Жаль, что у меня нет мужа…» Но все равно, любое такое предложение, неважно, начиналось ли оно со слова «хорошо» либо со слова «жаль», заканчивалось неизбежно на «муже». Это слово было как огромная жевательная резинка, которую в общитии жевали все скопом. Казалось, когда от слишком долгого жевания жвачка теряла вкус, застревала в зубах или прилипала к нёбу, они выковыривают ее пальцами и растягивают в воздухе длиннющими нитями. Когда я проходила мимо холла, где они трепались часами, я даже груди прикрывала руками и старалась ступать потише, чтобы нити их трепотни-жвачки не застряли у меня в волосах и не налипли на свитер.

Впрочем, малейший мой шорох становился для них поводом растянуть жвачку болтовни еще больше.

— Тряси, тряси, девочка, своими титьками. Жалко, ни один мужик этого не видит…

Эти бабы, пережевывавшие вместо жвачки мужиков, умолкали, только когда одна из них выпускала изо рта белесый резиновый пузырь и он лопался в воздухе со смачным звуком. Чпок!

Одна, она была хороша собой, рассказывала, как однажды на улице села в чужую машину, на заднее сиденье, за рулем был мужчина. Она знала английский, а мужчина сказал ей, что заплатит сто марок, если она проведет в его машине час. Она его по — английски спросила:

— Что я должна делать?

Он ей объяснил, а она ответила:

— I can not good English.[13]

Она рассказывала эту историю, то и дело пересыпая ее английскими фразами.

— Он говорит: «Сап you sit down one hour in my саг?», а я ему: «What must I do in this one hour?»[14]

Она цитировала этот диалог по-английски, а женщины, слушая ее, кивали, хотя по-английски не понимали ни слова. Они согласно кивали, и ни одной даже не пришло в голову по поводу этих ста марок позлословить. Поскольку эта красотка так шикарно говорила по-английски, никто не отваживался у нее спросить, с какой такой стати она вообще села в чужую машину. Девушке, которая говорит по-английски, всё можно. Женщины консультировались у нее, какие таблетки принимать от головной боли — аспирин, цитрамон или саридон. Она читала им пикантные советы из разных английских женских журналов: как соблазнить шефа; или: как внушить мужу, что вы целый день для него готовили. Например, так: вы целый день провели с подружками на улице или в кино, но незадолго до прихода мужа ставите на плиту сковородку, растапливаете на ней масло, чтобы чуть-чуть подгорело, и жарите чеснок. В итоге чесноком воняет на весь дом, муж приходит с работы и уже с порога довольно улыбается. Или вот что еще читала вслух: если муж ищет секретаршу моложе двадцати пяти лет, жена не должна говорить ему: «Знаю я, что тебе нужно». Куда умнее будет с этой секретаршей встретиться и сразу обо всем договориться: мол, вы его жена в законном браке, а секретарша пусть будет его женой на работе. Жена, у которой достанет ума провести такой разговор, проявит истинную мудрость, ибо кому как не нам, женщинам, знать: мужчина совершенно беспомощное существо, хоть и мнит себя венцом творения.

Резан сидела в холле, засунув руки в карманы, читала чеховскую «Даму с собачкой», перелистывая страницы языком или подбородком. И ей даже никто не говорил: «Если бы это увидел мужчина…» Резан рассказала мне, что Дмитрий заговорил в ресторане с дамой с собачкой, спросив у нее: «Можно дать вашей собачке кость?» Женщина кивнула, и тогда он спросил: «Вы давно в Ялте?» — «Дней пять». «А я уже вторую неделю», — сказал он. Потом они помолчали. Почему-то мне было очень приятно представить двух людей, которые молчат вместе. Но, может, они не просто так молчали, а тоже что-нибудь разучивали? Как те женщины, что учились соблазнять по вечерам своих мужей жареным чесноком, как заработать за час сто марок, как заводить дружбу с секретаршами своих мужей, а мужчина, тот и вовсе должен учиться быть беспомощным существом, сохраняя на челе венец творения.

Женщины в холле общития постоянно говорили о мужчинах, которых у них не было, однако и наш комендант-коммунист в своей комнатушке тоже без конца говорил о мужчине, которого никто из нас не видел. С тех пор как Ангел потеряла свой бриллиант, она все реже сидела в своей комнате на шесть коек и все больше времени проводила в комнатушке нашего коменданта-коммуниста, потому что и Атаман сидел там почти безвылазно. Атаман любил нашего коменданта-коммуниста, а тот любил Атамана. Когда они сидели в комендантской комнате, видно было, насколько они похожи друг на друга, даже сигареты свои они гасили одинаково — об стену или о дверной косяк. А говорили почти всегда об одном и том же человеке. В Берлине зимой темнеет очень рано, а свет они не зажигали. Ангел сидела рядом с ними с книжкой в руках, которую продолжала листать и в темноте. А они в темноте продолжали говорить об этом человеке, словно боялись, что от включенного света он может сгинуть. Человека звали Брехт. Только и слышалось: «Брехт, Брехт, Брехт»; они буквально слюной брызгали, произнося эту фамилию, особенно ее окончание «хт». Как и наш комендант-коммунист, Атаман тоже работал в Турции в театре и написал две пьесы. И он тоже любил этого Брехта и часто отправлялся на пару с нашим комендантом в другой Берлин в «Берлинский ансамбль», и тоже был знаком с женой Брехта Хеленой Вайгель. Эту Хелену Вайгель они оба называли просто Хелли. Когда Голубка, жена нашего коменданта-коммуниста, слышала имя Хелли, на щеках у нее проступали красные пятна, рот невольно слегка раскрывался и она принималась трогать родинку у себя над верхней губой. Наш комендант-коммунист любил повторять: