Читать книгу "Встреча по-английски - Людмила Мартова"

– Когда-то я вообще жила в соседнем доме, – засмеялась Лиля с крыльца, кутаясь в шубку. – А мама моя и сейчас там живет. Листопад, смирись ты уже, что в жизни все меняется. Я знаю, что ты – жуткий консерватор, но открой дверь пошире, дай войти чему-то новому. – И, перестав смеяться, добавила: – Я серьезно, Маш!

– Да поняла я, поняла, – ответила Маша, села в машину, захлопнула дверцу, помахала всем рукой и лихо выехала в открытые для нее Сергеем Лавровым ворота.

На часах было начало десятого, дорога пустынна, да и трасса, на которую затем выехала Маша, тоже не загружена, так что до города удалось добраться минут за двадцать. По вечерним улицам, белым-белым от внезапно начавшегося снега, Маша доехала до своего двора, припарковалась на удачно оставленную кем-то дырку, поблагодарила бога за везение и побежала домой. До сна еще нужно было сделать контрольный звонок маме и запланированные на сегодня английские уроки. Если мама будет не склонна к длинным разговорам, то спать можно будет лечь часов в одиннадцать. Если же мама в том настроении, в котором она обычно рассуждает о Машином несовершенстве, то только в полночь. Что ж, за удовольствие провести вечер в компании Лавровых нужно платить. За все в этой жизни нужно платить.

С этой мыслью Маша вошла в подъезд дома, в котором прожила всю свою жизнь. В подъезде вкусно пахло домашними пирогами. В Машином детстве их пекла соседка, баба Валя, и всегда угощала бабушку и маленькую Машу. Бабушка, впрочем, тоже, когда пекла пироги, обязательно затевала один лишний, который потом разрезала и разносила по соседям. Когда бабушка умерла, печь пироги стало некому, потому что Маша эту хитрую науку так и не освоила. Состарившаяся баба Валя, которой сейчас было уже хорошо за восемьдесят, тесто замешивала нечасто, так что стоявший сейчас в подъезде запах свежей сдобы был редким, почти забытым. Маша, хоть и была сыта, повела носом и блаженно зажмурилась. Пироги она любила.

В этом пироговом духе было что-то хорошее. Они навевали мысли о семейном укладе, счастье и отчего-то безопасности. Так в детстве казалось, что бабушка и ее любовь к Маше, и вкусные пироги, и настоящая зима, и жаркое лето будут всегда. И дом всегда будет тем местом, в котором можно спрятаться от любых невзгод, уткнувшись пушистой, вечно растрепанной головой в бабушкины колени.

Гадая, кто в подъезде напек пироги, Маша повернула ключ в замке, толкнула дверь и не сразу поняла, отчего та не открывается. Маша толкала и толкала ее, но дверь, упершаяся в что-то большое и тяжелое, не поддавалась, с неохотой сдвигаясь лишь на сантиметр-другой. Наконец, между дверью и косяком образовалась щель, в которую худенькая Маша вполне могла пролезть.

Невозможность попасть в квартиру Машу не пугала. Ни о чем плохом она не думала. Отчего-то у нее вообще не возникало ни малейшего предположения о том, почему не открывается дверь. Она пролезла в щель, пристроила сумку на вешалку, нащупала рукой выключатель и нажала на клавишу. Прихожую, большую просторную прихожую сталинского дома, в котором она выросла, залил желтый свет двух лампочек под потолком, и в этом неровном, теплом свете Маша увидела лежащего на полу отчима.

Михалыч, ее Михалыч лежал у самого входа в квартиру, привалившись головой к металлу двери. Именно его тело, тяжелое, массивное, не давало открыть эту самую дверь.

– Михалыч, – отчего-то шепотом позвала Маша. – Михалыч, миленький, тебе чего, плохо?

Он не отвечал, ей стало жарко от нахлынувшего ужаса, и она скинула шубку, отбросив ее куда-то в сторону, присела на корточки, затеребила Михалыча за плечо.

– Михалыч, ну чего ты, приди в себя, родненький, давай я помогу тебе встать.

От движения ее рук, тело, лежащее на боку, перевернулось на спину, и на Машу уставились широко открытые мертвые глаза. Не в силах смотреть в них, Маша перевела взгляд и увидела валяющийся на полу рядом с телом бронзовый бюстик Льва Толстого. Это был бабушкин Толстой, из-за чего Маша его и не убирала с глаз долой, хотя украшением интерьера не считала.

Обычно Толстой стоял на стеллаже слева от входа, и под него Маша подсовывала всяческие квитанции и другие важные бумажки, чтобы не потерять. Как он оказался на полу, вот что интересно?

Маша снова перевела взгляд на Михалыча и внезапно увидела то, что не заметила сразу. На виске его зияла огромная рваная рана с запекшейся кровью по краям. Рана была нанесена Львом Толстым. Эта безумная мысль возникла в мозгу внезапно и теперь билась там, ища выхода.

Михалыч не потерял сознание и не просто упал у двери от того, что ему стало плохо. Он был убит ударом в висок, нанесенным бронзовым бюстом. Кто-то, войдя в Машину квартиру, схватил первый попавшийся под руку тяжелый предмет и ударил Михалыча по голове.

Осознание случившегося обрушилось на Машу, перебило дыхание. Она села на пол рядом с мертвым Михалычем и судорожно задышала открытым ртом, пытаясь протолкнуть в легкие застрявший воздух. Ей казалось, что она уже никогда не сможет начать дышать, как раньше, легко и не задумываясь.

Чувствуя себя выброшенной на берег рыбой, Маша непослушными пальцами нащупала сумку, достала телефон и, не глядя, потыкала в кнопки. Номер подруги детства, помощника начальника следственного управления Лилии Ветлицкой, ныне Лавровой, она могла набрать с закрытыми глазами.

– Машка, ты чего? Что случилось? Ты нормально доехала? – услышала она в трубке встревоженный голос Лили.

– Я доехала, – прошептала она. – Я доехала, Лиль. И нашла в квартире мертвого Михалыча. Он умер, Лиль, и я теперь не знаю, что мне делать.

– Дыши, – приказала Лиля. – Дыши давай. И коротко отвечай на мои вопросы. Ты уверена, что он умер? Может, без сознания просто? Ты «Скорую» вызвала?

– Я дышу, – ответила Маша и заплакала. – То есть я пытаюсь дышать, Лиль. А «Скорая» ему не нужна. Он не просто так умер, Лиль. Его убили.

* * *

Ужас не давал ему спать. Ужас был похож на огромного медведя, разлегшегося на груди и дышащего в лицо отвратительным смрадом. Стоило закрыть глаза и провалиться в забытье, как смрад усиливался, распластанная сверху туша становилась все тяжелее, вжималась в ребра, перекрывая кислород. Он начинал судорожно кашлять, стонать во сне и от собственного стона просыпался, взмахивая руками и ногами в неуклюжей попытке прогнать медведя прочь.

Он был один в темной комнате, освещаемой лишь неровным светом фонаря за окном. Фонарь раскачивался от ветра, скрипел, и в полусне-полубреду этот скрип казался то ли медвежьим рыком, то ли просто звуком, который остается, когда острые медвежьи когти сдирают до мягкого луба древесную кору.

Он в очередной раз проснулся и рывком сел на кровати, отгоняя навалившийся кошмар. Кстати, почему медведь? Он никогда в жизни не видел медведя, конечно, если не считать зоопарка, куда его, маленького, водила бабушка. В его родной стране медведи повывелись несколько столетий назад, и ими совершенно точно не пугали маленьких детей, так что засевший в нем глубинный ужас не был родом из детства.

Подумать только, сегодня, всего пару часов назад, ему казалось, что то, что он ищет, вот-вот будет у него в руках. Обстоятельства складывались самым лучшим образом. Он пробрался в квартиру, которая наконец-то оказалась пуста. После трех недель затворничества птичка наконец-то покинула клетку, и у него появился шанс, не влипая в длительные отношения, попробовать найти то, что ему было нужно. ЭТО точно хранилось в квартире, потому что девица свято блюла семейные традиции и никогда ничего не выбрасывала. Это была точная информация. Она поступила от человека, который девицу и ее семью знал хорошо. Отлично знал, можно сказать. Риска же не было никакого, потому что владелица квартиры была на работе.