Читать книгу "Неизвестные страницы истории российского флота - Влад Виленов"

И снова воспоминания капитана 2-го ранга А.П. Лукина: «Нет возможности описать все бесчисленные подвиги офицеров и матросов в борьбе за жизнь корабля и за жизнь своих товарищей. В эти последние 50 минут страшной агонии экипаж явил миру всю высоту духа, доблести и долга русских моряков. В этом героизме самопожертвования и человеколюбия, проявленном на залитой кровью и огнем палубе, сказалась историческая сущность русской души. Новым ореолом славы засветилось имя „Императрица Мария“…

Среди дыма и огня командир махнул рукой.

— Спасайся!

Кто по шлангам, кто по концам быстро спускались люди на пароходы, буксиры, катера… Кто бросался прямо с борта. Много народу пропало, запутавшись, как рыбы в неводе, в разорванных, болтающихся противоминных сетях. С рук на руки перебрасывались изуродованные тела еще живых людей.

Адмирал Колчак сошел на мотор. Корабль накренился на 90 градусов. Из кают-компании донесся жалобный аккорд свалившегося пианино… Все — люди, кто не успел вскочить на борт, тяжести, шлюпки, орудия — посыпалось в воду. Корабль на секунду замер и… опрокинулся. Показалось зеленое днище со скользящими по нему людьми, четыре винта, два руля.

Кучка офицеров и матросов, сгруппированные у киля. Шлюпки мигом бросились к ним, чтобы успеть спасти до водоворота.

— Прыгай в шлюпки! — приказал матросам оказавшийся на днище старший офицер.

— Сперва вы, ваше высокоблагородие. Мы за вами.

— Прыгай, говорю вам!..

Но матросы настаивали, чтобы офицеры сошли первыми. Наконец их посадили. Сели и офицеры. „Старшой“ и юнкер флота Андреев остались одни.

Наступила реакция. Сказалось все пережитое. Глубочайшая апатия ко всему и к самой жизни. Только присутствие юнкера Андреева спасло Городысского.

Видя, что „старшой“ словно в столбняке, что дно ускользает из-под ног и начинается бурление водоворотов, Андреев закричал:

— Спасите! Здесь старший офицер — и столкнул его в подскочившую шлюпку…

В окровавленных фартуках хирурги и врачи сбились с ног. Полные крови тазы, красные смоченные куски ваты, бинты… Мобилизованы все сестры милосердия, все жены офицеров.

Доставлены 350 раненых и обожженных. Но каких раненых?! Каких обожженных?! Все тяжелые. Всюду кровь. Невероятное зловоние. Страшные, невыразимые, безумные крики лишившихся рассудка… Люди умирали на полуслове.

К своему электрику подошел лейтенант Григоренко. Этот электрик при съемке и постановке на якорь всегда проводил так называемую летучую проводку телефона для передачи с мостика приказов в корму и на бак. Завидев своего начальника, стал проситься обратно на корабль, спрашивал, скоро ли его починят, интересовался, спаслись ли командир и старший офицер, и вдруг как закричит:

— На баке! Подавайте перлиня!..

И тут же испустил дух.

В первые два дня умерли 170 человек. Похороны были потрясающими. Провожал весь город. Гудели колокола всех церквей. Гробы утопали в цветах.

На северном берегу большого рейда высится одинокий курган. Над ним, обращенный к морю, огромный, видимый издалека деревянный крест — братская могила „Императрицы Марии“. Уже после гибели линкора было установлено, что всего на „Императрице Марии“ погибли 228 человек (по другим данным, 260), а еще 232 получили ранения или ожоги».

В 1939 году вышла в свет книга воспоминаний бывшего матроса «Императрицы Марии» Т. Есютина «Гибель „Марии“» (Есютин Т., Юферс Ш. Гибель «Марии». — М. — Л, Военмориздат НКРК ВМФ СССР, 1939 г.). В книге Т. Есютин подробно рассказывает о гибели своего корабля: «Линейный корабль „Императрица Мария“ — матросы между собой называли его „Марухой“ — строился в Николаеве. Я попал на этот злосчастный корабль в 1914 г. по назначению Севастопольской артиллерийской школы, за семь месяцев до его выхода в море. Вначале я работал на корабле „Императрица Мария“ по установке электрических моторных приборов и электрических боевых проводок.

6 октября, в последний день перед взрывом, „Императрица Мария“ приняла полный запас угля и нефти. Затем была произведена догрузка снарядов и снабжения; корабль был приведен в полную боевую готовность. Предполагали, что через несколько дней „Императрица Мария“ выйдет в море для боевых операций. Матросы работали весь день без передышки. Вечером произвели так называемую ночную уборку. Устали до того, что и гулять не пошли, а поскорее разобрали свои койки с сеток и легли спать. На корабле наступила полная тишина, и к 10 часам вечера на палубе и в кубриках можно было встретить только одиноко бродившего вахтенного да полусонных дневальных, приставленных к казематам, куда были заперты наши товарищи, „провинившиеся“ за день.

Наступило утро 20 октября 1916 года. Дежурный горнист заиграл „побудку“. Ему ответили другие горнисты. По кораблю раздались голоса горнистов и вахтенных:

— Встава-ай! Подыма-айся! Койки наверх!

Я в это время служил в должности гальванерного старшины 2-й башни двенадцатидюймовых орудий и спал в башне. В рабочем отделении вместе со мной помещались еще три товарища. Они только вчера приехали из отпуска. Наверху, в боевом отделении находились шесть комендоров башни. Под нами в зарядном отделении помещались штатные гальванеры и до 35 человек башенной прислуги.

Как гальванерный старшина я тоже обязан был будить и гнать подчиненных „на молитву“, во время которой происходила „поверка“ по башням. Эта глупейшая „молитва“ была обязательна для всех, и кто не выходил на нее, того ставили после обеда „под винтовку“ на два или на четыре часа. Как тут не торопиться самому и не подгонять других! По первому рожку я вскочил на ноги, свернул свою койку, крикнул дневальному:

— Внизу встают ли?

— Все встают! — ответил дневальный.

Я обратился к приехавшим из отпуска:

— Вставай, ребята, пока боцман не видит!

Ребята заворошились.

— Дай поспать… Всю дорогу не спали!

— На молитву-то надо явиться!

— Хрен с ней, с молитвой… не пойдем на молитву и вставать не будем!

— Ну, глядите… Попадет, на себя пеняйте!

Взял я мыло, перекинул через плечо полотенце и пошел в носовую часть корабля умываться. Вдруг весь корабль задрожал, точно его покоробило. Я несколько опешил: что это значит? Но в следующий момент раздался такой оглушительный взрыв, что я невольно застыл на месте и не мог дальше двигаться. Свет по всему кораблю погас. Дышать стало нечем. Я сообразил, что по кораблю распространяется газ. В нижней части корабля, где помещалась прислуга, поднялся невообразимый крик:

— Спасите!

— Дайте же свет!

— Погибаем!

В темноте я не мог прийти в себя и понять, что же, в конце концов произошло. В отчаянии бросился по отсекам наверх. На пороге боевого отделения башни я увидел страшную картину. Краска на стенах башни пылала вовсю. Горели койки и матрацы, горели товарищи, не успевшие выбраться из башни. С криком и воем они метались по боевому отделению, бросались из одной стороны в другую, охваченные огнем. Дверь, выходившая из башни на палубу, — сплошное пламя. И весь этот вихрь огня несся в башню как раз с палубы, куда всем и надо было вырваться.