Читать книгу "Филантропия в Америке - Фридрих Фурман"

Многие социальные идеи Пенна, как и квакеров в целом, до сих пор оказывают влияние на гуманитарное мышление и практику американцев, а тем самым и на их благотворительное поведение.

Пенн заявлял, что квакерская религиозность не означает, как в католичестве, отвержение мирской жизни и осуждение ее «греховных» радостей. Он не видел конфликта между желанием духовно усовершенствовать себя и мир и стремлением просто жить лучше. А жить лучше означало следовать в повседневной жизни правилу умеренности – старательность, с одной стороны, бережливость, с другой. Добытые таким образом результаты улучшения жизни следует направлять на благотворительность и гуманные дела – не только по воле случая, каприза или по несчастью, а чистосердечно и всю жизнь.

Что особенно раздражало в квакерах не только ортодоксальную англиканскую церковь, но и протестантов-доктринеров, так это отсутствие границ между религиозной и повседневной жизнью. Религиозным смыслом были проникнуты все житейские события и поступки людей. Это означало, что жить надо просто, скромно и без роскоши, а с людьми быть честным, искренним и милосердным. Причем со всеми – независимо от знатности и богатства, канона веры и убеждений, расы и цвета кожи. Потому-то лишь квакеры имели в ту эпоху стабильно дружественные и деловые отношения с местными индейскими племенами и их вождями.

Как ни радикальны были квакеры в защите свободы совести, отвержении религиозной доктрины и иерархии, в сфере социальной они оставались консерваторами. Пенн, не меньше, чем Уинтроп, полагал классовые различия существенной частью Божественного замысла. Творец намеренно расположил людей в нисходящем порядке субординации и зависимости и велел людям его сохранять, опираясь на следующий завет: повинуйся высшим, симпатизируй равным, сочувствуй и помогай низшим.

Подобный взгляд не являлся, однако, изобретением ни квакеров, ни протестантства в целом. Таково было типичное представление той эпохи. Подход Пенна в исполнении этого канона отличался упором не столько на привилегии, сколько на ответственность, связанную с более высоким социальным рангом. Пенн истово, почти буквально, исповедовал концепцию служения, тщательно исполняя обязанности духовного наставника Общества Друзей и губернатора колонии, улаживая и контролируя исполнение всех ее проблем – на месте и за ее пределами, в Новом и Старом Свете.

Считают, что Уильям Пенн предвосхитил Бенджамина Франклина в его почитании усердия, бережливости и прочих экономических добродетелей, которыми в наше время награждают средний класс. Будучи практичным человеком, Пенн, конечно же, ценил деньги и их возможности, но считал, что Бог дал людям богатство, чтобы его использовать, а не копить.

Из всех грехов алчность была для него особенно нетерпимой, и он презирал людей, добывающих богатство любой ценой, чтобы затем лишь наслаждаться его владением и плодами. Подобное поведение, персонально бесчестное, наносило и социальный урон. Как можно накапливать все больше и больше, когда бедные и без того владеют столь немногим? Вслед за алчностью, Пенн осуждал расточительство, хвастовство и погоню за удовольствиями. Разве не были бы вполне обеспечены острые нужды бедных, если бы все деньги, выброшенные на роскошь и излишества, были обращены на публичные цели?

Хотя Пенн, периодически наезжая из Англии, провел в Филадельфии в общей сложности лишь четыре года, его труды, личное влияние и поступки оставили неизгладимый след в квакерской общине, а через нее почти во всех последующих гуманитарных и социальных движениях в Новом Свете.

***

И все же, по мнению большинства историков филантропии в Новом Свете, главным представителем идеального «творения блага», или «делания добра» (англ. – do-goodism) в колониальной Америке, считается не англичанин Пенн, а урожденный янки Коттон Мэзер (1663–1728). Его считают одной из ведущих фигур в истории американской благотворительности.

Он был представителем третьего поколения пуритан Новой Англии – правнук двух основателей Массачусетса, сын президента Гарварда и сам один из основателей Йельского университета. Мэзера, правда, больше помнят не по его благотворительной и ученой деятельности, а по активному участию в процессе «салемских ведьм». Либеральные историки до сих пор нередко зовут его за это «чудовищем пуританства», но сам он в этой акции никогда не раскаивался, потому что существование ведьм было тогда всеобщим заблуждением.

Однако помимо этой дурной славы – незаслуженной, как позднее, разобравшись, утверждали некоторые историки – Мэзер был человеком многосторонних научных интересов, стойким противником рабства, деятельным филантропом, а также наиболее плодовитым и эрудированным автором. Его перу принадлежит около 450 опубликованных работ, которые до сих пор используются как хроника и комментарии повседневной жизни и размышлений того времени. Наибольшую и самую долгую популярность приобрел его самый непритязательный труд – короткое эссе «О творении добра» (1710), ставшее своего рода «священным писанием» не только ранней, но и всей последующей американской благотворительности.

В этом эссе Мэзер в свободной манере, насыщенной библейскими аллегориями и практическими наставлениями, убеждал мужчин и женщин, индивидов и членов ассоциаций присоединиться к «вечному стремлению людей делать добро в этом мире». Свои советы он обращал к жителям пуританской общины всех родов деятельности – пасторам и магистратам, солдатам и ремесленникам, членам семей и соседям, отыскивая для каждого свои резоны и советы. Он писал: «Если какой-либо человек спрашивает: почему столь необходимо делать добро, то я обязан сказать, что такой вопрос не мог задать добрый человек». Мэзер, поклонявшийся, как и все пуритане, буквальным библейским заветам, а не их церковным толкованиям, полагал, что творение блага – это прежде всего долг человека перед Богом, как об этом сказано в Ветхом Завете, а не только средство спасения души, как следует из Нового Завета.

Мэзер, как и Пенн, придерживался ветхозаветной идеи о том, что Создатель, как владелец всего сущего, доверил человеку лишь управление всем на Земле и тот ответственен перед Создателем за его результаты. Поэтому нерадивый «управитель» будет наказан «хозяином», в том числе и за отказ быть милосердным с другими. Мэзер, по замечанию Бремнера, был вполне искренним, чтобы признать, и достаточно смелым, чтобы провозгласить, что «творение блага» есть сама по себе награда человеку. Ибо помощь несчастным – это не только честь и привилегия, это еще и «несравнимое наслаждение».

Не довольствуясь моральным наставлением, Мэзер перечисляет ряд мирских преимуществ, включая долгую жизнь и успех в делах, которые достигаются, если человек занимается благотворительностью. Стремление к добру со стороны сильных мира сего – таких же как все остальные служителей и должников Творца – это еще и мудрая политика, мягкий, но эффективный инструмент социального контроля. Благочестивые примеры, проникнутое моралью руководство, добровольческие усилия и частная филантропия – вот, по его мнению, те средства, что могут помочь гармонизировать конфликтующие общественные интересы.

Сам Мэзер был весьма деятельным филантропом, жертвуя свои деньги, время и силы на разнообразные общинные нужды. Масштабы его собственных пожертвований были столь велики, что могли заменить деятельность солидного благотворительного общества. Но его подлинный вклад в практику филантропии состоит в признании острой нужды в создании благотворительных ассоциаций, объединяющих усилия одиночек в «творении добра».