Читать книгу "Тышлер - Вера Чайковская"

Но у Тышлера в этих «переодеваниях» ощутимо еще что-то непередаваемо зловещее, изуверское, садистически-сладострастное.

В холсте «Махно в гамаке» (серия «Махновщина», 1932) создается зловеще-комический контраст «батьки», который, подобно «слабонервной» барышне, отдыхает в гамаке, и его вооруженными «молодцами», стоящими почти вплотную к гамаку и охраняющими этот идиллический отдых. Махно вызывает у художника стойкое отвращение, смешанное с каким-то тайным, «темным» любопытством. В эти годы он может отождествить себя с командиром Красной армии, но только не с Махно. Его образ постоянно окутан аурой зловещего или комического гротеска.

Лишь гораздо позже в образе Махно появятся черты какой-то грозной инфернальной силы, судьбы, рока, что напомнит Воланда из знаменитого булгаковского романа, писавшегося в 1930-х годах. («Махно на [черном] коне», серия «Махновщина», 1950…)

Махновцы предстают в серии тупой и разнузданной «массой», чудовищно жестокой. В работах Тышлера появляется «расстрельная» эротика: обезумевшие кони рвутся вперед, натягивая поводья, а за тачанками волокутся по земле привязанные веревками нагие женские тела, на самих тачанках — сцены насилий, — и все это в бешеном, натянутом, как веревка, ритме, совместившем «странное» и «страшное». («Гуляй-поле», 1927.) Этот же мотив привязанной к мчащемуся коню нагой женщины Тышлер использует позже, в иллюстрации к поэме И. Сельвинского «Улялаевщина» («Казнь Таты», 1933–1934). Вояка, сидящий на коне, размахивает шашкой, что делает сцену не только страшной, но и гротескной.

В современных исследованиях события Гражданской войны часто переосмысляются. Можно прочесть, например, следующее: «Гражданская война стала бессмысленным выплеском жестокости и разочарования, — и подлинными ее героями — наиболее типичными и выразительными — были не буденновцы, а махновцы»[74].

Сказано вполне в духе нашего времени, когда «все смешалось». Помню, в 1990-е годы я была на выставке, посвященной «героям», где скульптурный портрет Миклухо-Маклая был со страшными зубами и кровавыми губами «каннибала». Не все ли равно, аборигены съели Кука или Кук аборигенов?

Так и тут, буденновцы из той же «банды», только махновцы чуть «покруче». Возможен и другой ход — перемена знаков: герои не «красные», а «белые», не «буденновцы», а «махновцы».

Впрочем, во всех этих перестановках и подстановках тоже нет ничего особенно нового. Уже Бабель в «Конармии» продемонстрировал «амбивалентный» взгляд на события Гражданской войны, когда и впрямь нет большой разницы между буденновцами и махновцами: и там, и там бандиты и убийцы. Взгляд, до сих пор поражающий каким-то холодным «нечеловеческим» цинизмом, не оставляющий места для порывов духа, героизма, любви. Но Бабель писатель, а не историк, дает «художественную» версию событий, — предельно жесткую и почти абсурдистскую, в духе немецких экспрессионистов. Между тем в народной памяти, в стихах, песнях, фольклоре красноармейцы выступают как защитники правды и справедливости, смельчаки и романтики. Помните? «Нас водила молодость в сабельный поход…»[75] Или: «Среди зноя и пыли мы с Буденным ходили на рысях, на большие дела…» Или уже ближе к нашему времени удивительные строчки Окуджавы о «комиссарах в пыльных шлемах», которые молча склонятся над героем, погибшим в бою…

Мы смело можем сделать вывод, что в песенно-поэтической «фольклорной» памяти красноармейцы и махновцы вовсе не слились. (Кстати, ведь и о Троянской войне мы судим по версии Гомера!) Не слились они и в произведениях Александра Тышлера, который в 1920–1930-е годы работал над двумя «долгоиграющими» сериями: «Махновщина» и «Гражданская война». Тышлер уже потому «не смешивал» махновцев и красноармейцев, что сам был красноармейцем, а махновцы убили его брата. У него были личные мотивы для ненависти и презрения.

Серия «Гражданская война», начатая в 1930-е годы, писалась как раз в романтическом «песенном» ключе; причем с образом командира в дважды исполненной работе «Смерть командира» (1937) он, судя по всему, мог внутренне отождествиться. Это был трудный для страны и для Тышлера год — художник был почти на год изгнан из всех театров. Дело в том, что большому сановнику сталинских времен, Лазарю Кагановичу, явившемуся или на премьеру, или на генеральную репетицию пьесы М. Кульбака «Разбойник Бойтре» в ГОСЕТе[76] (1936), не понравились костюмы еврейской бедноты, автором которых был Тышлер. Так Саша Тышлер временно лишился работы. На жизнь зарабатывал, распродавая свою библиотеку (новой он так и не завел). В двух холстах «Смерть командира» (1937) он выразил свое тогдашнее душевное состояние — убит!

Когда происходит действие, изображенное на первом холсте («Смерть командира» № 1 из собрания Государственной Третьяковской галереи)? Не то в синей, светящейся сполохами ночи, не то в темный бессолнечный день, — притом что все фигуры, выстроившиеся в некое «ритуальное» шествие, — отчетливо видны.

Командир на коне в желтой, вспыхивающей золотом гимнастерке, сидящий на красной попоне, и поддерживающая сзади его голову девушка-боец в розовой шапочке и розовых штанах, — создают необычайно звучный красочный аккорд, концентрируя на себе зрительское внимание. Смерть командира дана словно бы «стоп-кадром», с неким замедлением падения неестественно откинувшегося назад тела и поднятой вверх руки…

Интересно, что махновцы у Тышлера то и дело кого-то убивают (часто женщин), а красноармейцы нигде не стреляют, их самих убивают, как в двух работах «Смерть командира». Это, конечно, не историческая правда, но правда художественная, фольклорно-песенная. Это говорит о том, что художник внутренне ощущал себя с этими персонажами.

Работа перекликается со знаменитой «Смертью командира» К. Петрова-Водкина (1928), но речь скорее о «типологическом» сходстве. На обоих холстах умирающих поддерживают дружеские руки. (Характерно, что у Петрова-Водкина — это мужчина-боец, а у Тышлера — молодая женщина.) У обоих сцена вынесена на космические просторы, что Петров-Водкин подчеркнул «сферической» перспективой, а Тышлер архаической «мистериальной» распластанностью фигур вдоль холста. Перекличка говорит об общей фольклорной и бытийной ауре, окутывающей в сознании художников красноармейцев и Гражданскую войну.

Хочется не согласиться с мнением К. Светлякова, что в работе «Бойцы Гражданской войны» (серия «Гражданская война», 1937) Тышлер изобразил махновцев во главе со своим атаманом[77].

Я уже писала, что Тышлер не «смешивал» красноармейцев и махновцев. Это были разные серии, в разной стилистике и с разным авторским отношением.