Читать книгу "Наша счастливая треклятая жизнь - Александра Коротаева"

Когда нам уже было за двадцать и жизнь в Городке осталась далеко позади, Нанка закончила консерваторию, а я училась в столичном театральном институте, и нам, как в детстве, хотелось утром подольше поспать, мама садилась на своего конька: «Интересно. Что же это получается? У меня две девочки, и обе спят…» Мы с Нанкой в один голос продолжали: «А что, Оля Кардонская уже встала, умылась, почистила зубы?» Мама смеялась: «А ну, вставайте! Мне без вас скучно! Вам бы только передразнивать меня. Смеются они над матерью!»

Первое сентября

Перед учебным годом в семьях, где были дети, начиналось нешуточное шевеление. Рано утром родители с озабоченными лицами вели за руку своих детей на школьный базар около местного рынка. Шумная толпа кипела, вспучивалась, перемещалась живыми жирными гусеницами от одного места к другому и, казалось, сжирала на своем пути все, что ей попадалось.

Вымученные покупками, но довольные, семьи возвращались домой, как вьючные ослы. Дети на радостях давали обещания приносить в новых дневниках только пятерки, а родители изо всех сил пытались убедить себя, что именно так и будет, предчувствуя обратное.

На торжественной линейке первого сентября, когда в воздухе уже ощущается чуть заметная осенняя прохлада, толпилась во дворе хорошо отутюженная черно-белая ученическая братия. Освежалась эта унылая картина вспышками красных галстуков и букетами цветов. Огромные головы георгинов соседствовали с тяжелыми пиками гладиолусов и серьезно отягощали тонкие руки новобранцев. Разноцветные астры пахли пылью и навевали тоску. Громкие приветственные речи учителей с трибуны ничего хорошего не обещали.

А всего в километре от школы стояло еще теплое море…

Нас было четыре подруги, и все мы попали в один класс. После первых в жизни уроков шли вместе домой. Тащили на себе тяжелые клеенчатые ранцы, теребили в руках атласные банты, сорванные мальчишками с наших голов. Усталые, потные от потасовок с новоявленными одноклассниками, шли молча. Дорога домой была не короткой: в гору, потом с горы мимо летнего кинотеатра, мимо генуэзских крепостей, мимо дома сторожихи буйков, бабы Фроси, через мост и вверх, мимо армянской церкви. На полпути догнала нас и пристроилась рядом толстая Маринка, которая была на год старше. «Привет, первоклашки! А вы материться-то хоть умеете?» — сразу спросила она. «Умеем», — устало ответили мы. «А ну-ка!» — потребовала Маринка. «Ну, сука там, блядь…» Перечисляли неохотно. «Мандавошка», — нашлась Лилька. «А громко можете?» Повторили погромче. «Эх, вы!» — огорчилась Маринка и вдохновенно заголосила на всю округу витиеватым матом. Выдохнула и побежала в гору, тряся косичками. Мы остались стоять, очарованные силой слова и такой бесшабашной смелостью. А с горы спускались курортники и с ужасом смотрели на нас.

Правда жизни

Когда мне надоедали куклы, я играла во взрослую жизнь. Становясь на табуретку, чтобы быть повыше, на голову обручем повязывала белую ленту и начинала переливать воду из одного стакана в другой. Продавщица газировки! Игра была увлекательной и долгой. К приходу мамы я оказывалась мокрой с головы до пят, а на полу — разливанное море.

Чуть позже нестерпимо захотелось стать кондуктором. Я ставила стулья в два ряда, как в автобусе, цепляла на шею сумку (вместо длинного ремня — привязанная к ручке сумки веревка). На палец — рулон самостоятельно сделанных билетов. И, покачиваясь между рядами, развязно повелевала: «Обилечиваемся, граждане! Проходим, не задерживаем посадочку!» Кокетничала с пассажирами и, проезжая ухабы, с трудом удерживала равновесие.

Став постарше, я надевала мамино платье, туфли на высоких каблуках, делала себе огромные груди из скомканной газеты и начинала играть в училку. Как-то так само собой получалось, что из доброй учительницы я очень скоро становилась злой. Сначала своих учеников (кукол) хвалила и ставила им пятерки, но такое образцовое поведение учеников и учителя мне быстро надоедало, и я меняла тактику. Появлялся какой-нибудь двоечник, на котором можно было отыграться.

В игре все очевиднее проступала жизненная правда: я покрикивала, цепляясь к любой мелочи, была строга, ставила колы, унижала, кричала, швыряя журнал на стол. Потом за нерадивого ученика вступался весь класс, и начиналась просто базарная перепалка. Мы кричали друг на друга, я вызывала родителей. С ними тоже разговор был короткий. Навалившись шуршащей бумажной грудью на стол, я начинала с душеспасительной беседы, но очень скоро входила в раж и в запале грозилась выгнать к чертовой матери родителей из кабинета, а их маленьких чудовищ — из школы. Преображаясь на минуту из училки в чьего-то отца, я выплевывала в ее адрес страшные ругательства, и та, трепеща, затихала. Снова становясь учительницей и засунув в рот карандаш, изображавший сигарету, я нервно и глубоко затягивалась и притворно рыдала от незаслуженных оскорблений.

Наигравшись вдоволь, устав как собака, я еле волокла ноги. Переодевалась, собирала несчастных разбросанных кукол и, измученная правдой жизни, садилась за уроки.

Мопассан

Я зашла к Маринке, потому что увидела у нее в палисаднике халабуду. Халабуда — это такой домик, сделанный из тряпок, которые вешались на веревки и крепились прищепками. Как только приходило тепло, у детей начиналось строительство халабуд. Туда затаскивались куклы, подушки, одеяла, еда всякая, и целый день шла взрослая самостоятельная жизнь. Кто-то был мамой, кто-то папой, кто-то дочкой.

Маринке было уже двенадцать лет. «Залезай», — пригласила она. У нее было уютненько, правда, кукол не было. Лежал матрас на продавленной раскладушке, прикрытый старым гобеленом с оленями, стояла отпитая бутылка лимонада «Дюшес», маленькая пачка с кукурузными хлопьями, а сверху, на виноградной лозе, висело небольшое зеркало. «Что делаешь?» — спросила я. «Читаю», — как-то нараспев ответила Маринка. «Что читаешь?» Маринка полезла под раскладушку и вытащила книгу. «Рассказы. Ги де Мопассан».

— В библиотеке взяла?

— Дура! Это взрослая книга. Мне квартирантка дала, она у матери стащила. Тебе такие читать рано. Ты еще маленькая.

— А ты большая?

— Большая! У меня грудь растет, а у тебя нет!

— Врешь. Покажи!

— Да на! — Маринка резво распахнула халат, и я ахнула.

На меня нагло смотрели две настоящие сисечки! Маленькие, но настоящие!

— Можешь потрогать, — предложила Маринка.

Я ткнула пальцем.

— Не так! Смотри, как надо. — И она стала сжимать и мять свои груди, соединять локти и наклоняться, чтоб они казались больше, оттягивать их за соски.

Я обалдела от того, как Маринка быстро научилась с ними обращаться, и даже зауважала ее.

— Это я делаю, чтоб быстрее росли, — облизывая пот с верхней губы, пояснила Маринка, — только, гад, больно, — кряхтела она. И успокоила меня: — Ты потом тоже намастыришься. У меня еще волосы растут. Я их в зеркало разглядываю, — с гордостью добавила подруга.