Читать книгу ""Гнуснейшие из гнусных" - Ежи Климковский"

Потеряв всякое терпение, я пошел в посольство. Посла Рачинского не застал. Его замещал первый советник Понинский. К счастью, здесь оказался советник Щенсны-Залевский, которого я знал еще до войны — он приезжал в наш полк с докладами об экономике страны. Этими вопросами я также интересовался, и между нами не раз завязывались споры. Поэтому Залевекий сразу меня узнал и предложил свою помощь. В ответ на мои сетования он улыбнулся и сказал, что через два дня я буду иметь все нужные мне визы. Он объяснил, что в атташате люди упрямые, амбициозные, не любят, когда их обходят. Чаще стараются мешать, чем помогать, а кроме того, преследуют и свои закулисные корыстные интересы: высылают только старших офицеров, сотрудников 2-го отдела и прочих «высоких особ».

Через два дня я получил все необходимые проездные визы. Решил ехать на автомашине, так как мне заодно поручили перегнать во Францию отменный «кадиллак», на котором всегда ездил еще маршал Рыдз-Смиглы. В Париже автомобиль взял в свое распоряжение главнокомандующий генерал Сикорский и постоянно им пользовался.

Жизнь в Бухаресте была совершенно не такой, как в Черновицах, и уж совсем далекой от той, какую я оставил во Львове. В Бухаресте все развлекались, все безумствовали. Отели, рестораны, кафе были переполнены. Дансинги функционировали, как обычно, бридж процветал, как в лучшие времена. По вечерам разодетые дамы и не менее элегантные мужчины собирались в залах ресторанов, пили и веселились. Не было бара, где бы вечерами не отирались наши офицеры и чиновники. Не было танцплощадки, где бы наши пани — жены сановников, как гражданских, так и военных, не плясали, что называется, «до упаду». Все в бриллиантах, разряженные, надушенные, декольтированные чуть ли не до пояса, они млели в объятиях танцоров, главным образом, офицеров румынской армии. Обилие алкоголя и новое, неизвестное окружение стимулировали почти полную свободу поведения с любой точки зрения. Все вокруг плясало, веселилось и упивалось, как будто ничего не произошло, как будто эти люди приехали сюда всего-навсего отдыхать, веселиться, веселиться и только веселиться — до полного умопомрачения.

Интересы общего дела не были тут доминирующими, как в Черновицах. Здесь было полно клик и группировок. Каждый думал только о себе, другого считал врагом, которого надлежало уничтожить. Сплетни и клевета стали оружием, постоянно и широко применявшимся. Посольство существовало само по себе, консульство и военный атташат — тоже сами по себе. Всюду царило самоуправство, процветала протекция.

Однако картина была бы односторонней, если бы я чернил всех поголовно. Конечно же, встречались люди, готовые к самопожертвованию и полные энтузиазма, рвавшиеся в бой и потому жаждавшие любым путем пробраться во Францию, чтобы вновь встать в ряды борющихся, а не прозябать здесь в праздности. Но я должен подчеркнуть, что это были главным образом люди неизвестные, выходцы из так называемых низов, а не представителя знати, занимавшие высокие и почетные посты.

Получив документы на себя и на автомобиль, я пошел к военному атташе доложить о своем отъезде. Показал документы и попросил дать мне направление прямо в Париж, чтобы как можно скорее представить доклад главному командованию. На этот раз препятствий мне уже не чинили. Подполковник Закшевский вручил мне направление к начальнику штаба Верховного командования полковнику Кендзеру.

Попрощавшись со знакомыми, 19 ноября 1939 года вместе со Стефаном Богдановичем, а также каким-то господином, фамилию которого не помню, и двумя дамами — Геленой Новосельской и Яниной Бжеской — я сел в автомобиль. Дамы были представительницами именно той немногочисленной группы женщин, которые желали работать на общее благо и переносить ради этого все трудности и лишения. Обе были очень милые, симпатичные, полные энтузиазма женщины. С первого дня пребывания в Румынии, они, как и любой честный поляк, хотели выполнить свой долг до конца.

Итак, Бухарест остался позади. Автомобиль шел отлично, и мы быстро мчались навстречу почти полной неопределенности.

На следующий день пересекли румыно-югославскую границу. В живописнейших горах Югославии уже выпал снег, доставивший нам кое-какие хлопоты. Миновали Белград, Загреб, и под вечер 22 ноября нашему взору предстала незабываемая, полная очарования панорама Триеста: город, распростершийся в долине у самого подножия гор, буквально утопал в море огней.

В Триесте мы заночевали, а на следующий день через Венецию, Северные Апеннины и Итальянскую Ривьеру доехали до французской границы, откуда послали в Париж телеграмму о своем прибытии. Утром пришел ответ, из которого явствовало, что Верховный Главнокомандующий находится в Лондоне, но приказал мне явиться прямо в Париж.

Мы двинулись в дальнейший путь через Марсель и вечером того же дня приехали в Париж.

Первая цель моего путешествия была осуществлена.

В Париже остановились в маленьком чистеньком отеле на бульваре Осман. На следующий день рано утром, отдохнувший после утомительной и полной впечатлений поездки, я вышел в город с намерением отыскать местопребывание наших властей. Правительство и верховное командование располагались тогда в красивом отеле «Регина», который находится почти в сердце Парижа, рядом с Лувром и площадью Согласия, невдалеке от Вандомской колонны. Перед самым отелем стоял небольшой памятник Жанне д'Арк. В гостинице я спросил, где находится начальник штаба Верховного командования полковник Кендзер. И был поражен, увидев те самые, так хорошо знакомые мне физиономии генералов и офицеров периода до-сентябрьской Польши, весь этот санационный антураж. Было видно, что и здесь санация хорошо себя чувствовала.

Приема у начальника штаба пришлось ожидать довольно долго. Как оказалось, они и здесь никогда не имели времени. Я с любопытством разглядывал окружающих, прислушивался к разговорам и частично принимал в них участие. Вскоре банальный разговор перешел в оживленный общий обмен мыслями и взглядами о Польше и о сентябрьской кампании. Хотя сентябрьская катастрофа была еще свежа в памяти, я мог заметить, что понимание ее причин уже отчетливо вырисовывалось как в сознании тогдашнего правительства, так и у людей из польского общества, не боявшихся мыслить самостоятельно.

От дискуссии отвлек меня адъютант начальника штаба, проводивший меня в кабинет своего шефа. За столом сидел небольшого роста симпатичный, еще не старый полковник. Я представился ему. Он указал мне на кресло. Мы сели, и полковник засыпал меня вопросами, касающимися положения в Польше. После часовой беседы он предложил мне написать подробный рапорт. Предупредил, что я буду докладывать верховному главнокомандующему, когда тот вернется из Лондона, и министру по делам Польши генералу Соснковскому. Точной даты не назначил, но высказал предположение, что это произойдет дня через два-три. На прощанье расспросил, как я устроился, не нужно ли мне чего и т. д. Дал мне ряд указаний и товарищеских советов.

В ожидании приема у Верховного Главнокомандующего я часами бродил по Парижу. Почти ежедневно заглядывал в министерство по военным делам, где работал Сикорский, хотел по возможности ближе познакомиться с его окружением. Постепенно все больше узнавал людей как из правительства и главного штаба, так и из непосредственного окружения Сикорского. Внимательно присматривался к их работе. Рапорт был написан уже давно, и я почти неделю имел возможность всесторонне наблюдать за происходящим вокруг.