Читать книгу "Дмитрий Мережковский - Юрий Зобнин"

Поэты на Руси не любят долго жить:Они проносятся мгновенным метеором,Они торопятся свой факел потушить,Подавленные тьмой, и рабством, и позором.Их участь – умирать в отчаянье немом;Им гибнуть суждено, едва они блеснули,От злобной клеветы, изменнической пулиИли в изгнании глухом.

И вот еще один, – его до боли жалко:Он страстно жить хотел и умер в двадцать лет.Как ранняя звезда, как нежная фиалка,Угас наш мученик-поэт!Свободы он молил, живой в гробу метался,И все мы видели – как будто тень леглаНа мрамор бледного, прекрасного чела;В нем медленный недуг горел и разгорался,И смерть он призывал – и смерть к нему пришла.Кто виноват? К чему обманывать друг друга!Мы виноваты – мы. Зачем не сбереглиПевца для родины, когда еще моглиСпасти его от страшного недуга.

Мы все, на торжество пришедшие сюда,Чтобы почтить талант обычною слезою, —В те дни, когда он гас, измученный борьбою,И жаждал знания, свободы и труда,И нас на помощь звал с безумною тоскою,Друзья, поклонники, где были мы тогда?…Бесцельный шум газет и славы голос вещий —Теперь, когда он мертв, – и поздний лавр певца,И жалкие цветы могильного венца —Как это все полно иронии зловещей!..

Беспристрастный историк литературы, читая эти строки, вряд ли признает инвективы Мережковского справедливыми. Чахотка Надсона была наследственной: от этой болезни скончалась его мать, а у него самого первые признаки начавшегося в легких процесса проявились в семнадцать лет, так что в момент его первого триумфального выступления на вечере Пушкинского кружка 30 сентября 1882 года он, по всей вероятности, был уже обречен. При резком обострении болезни в 1885 году друзья и почитатели не только не «оставили» поэта, но сумели собрать 3500 рублей, которые и позволили ему лечиться у специалистов за границей. Ссудил деньги на лечение Надсона и Литературный фонд, правда, не к добру – Надсон очень тяготился положением «должника» и эти переживания сыграли в трагедии его последних месяцев свою разрушительную роль;[7] но хотели-то как лучше…

Однако Мережковский и не стремился к исторической достоверности. В эти дни в нем впервые пробуждается вдохновенный оратор и он создает стихотворную речь, призванную не разъяснить слушателям, что произошло, а выразить их общее эмоциональное состояние:

Поймите же, друзья, он не услышит нас:В гробу, в немом гробу он спит теперь глубоко,И между тем как здесь все нежит слух и глаз,И льется музыка, и блещет яркий газ, —На тихом кладбище он дремлет одинокоВ глухой, полночный час…Уста его навек сомкнулись без ответа…Страдальческая тень погибшего поэта, Прости, прости!

* * *

Смерть Надсона начинает длинную череду потерь, неудач и разочарований, которые будут преследовать Мережковского на рубеже 1880-1890-х годов, и Провидение, ведя его особыми путями и как бы предвосхищая грядущие испытания, предваряет их даром – встречей, которой суждено будет стать событием в истории русской культуры XX века.

Весной 1888 года он защищает дипломное сочинение о Монтене, кончает университетский курс и едет путешествовать по Крыму и Кавказу.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Южное путешествие 1888 года. – «Боржомская история». – Свадьба в Тифлисе. – Первые месяцы семейной жизни в Петербурге. – Смерть матери. – Мережковский и Зинаида Гиппиус

«По окончании университета я уехал летом на Кавказ, встретился там случайно в Боржоме с З. Н. Гиппиус, очень скоро сделал ей предложение, в ту же зиму в Тифлисе женился на ней и вернулся с нею в Петербург», – лаконично перечисляет Мережковский события весны 1888-го – зимы 1889 года в «Автобиографической заметке».

Кавказское путешествие – настолько важная эпоха в жизни Мережковского и, главное, настолько метафизически содержательная, что строгая форма документального повествования никак не подходит для подробного рассказа. Все эти недели он постоянно чувствует некое необъяснимое волнение, переходящее подчас в исступленный восторг, экстатическое переживание «трансцендентального» ощущения полноты бытия, непосредственного присутствия Провидения. «Ночь. Я один на палубе, – описывает он одну из подобных „епифаний“ в письме Н. М. Минскому 4 мая 1888 года. – Что я пережил – не передать никакими словами. Звезды, звезды без конца. Звезды – серебряные, исполинские грозди, сердце мое – бесконечно глубокий кубок, лучи звезд, нет, струи божественного нектара, проникают в глубину моего существа, и сердце-кубок все полней и полней звездным сиянием, и вот, когда оно переполнилось до краев, я почувствовал опьянение, опьянение миром, мировой жизнью, соком звездных гроздий, опьянение, доступное лишь богам и поэтам!..»

В поэме «Вера», автобиографический характер которой не вызывает сомнений, Мережковский отправляет своего героя, Сергея Забелина, в подобное же путешествие-паломничество на Кавказ и заново переживает – два года спустя – непередаваемое сухой прозой чувство приближения к тайне:

Теснились думы чудные в уме,Следил он, смутной радостью объятый,Как выступали звезды в синей тьмеИ как с чертой великой горизонтаСливалась даль темнеющего Понта.Он видел раз: над морем в небесах

Повисло ожерелье из алмаза.Оно мерцало в утренних лучах,И сердце сжал какой-то чудный страх:То были вечные снега Кавказа,Они внимали шуму волн морских,И холодом повеяло от них…

…Душой смирясь,Перед лицом природы необъятной,Он чувствовал свою живую связьС какой-то силой вечной, непонятной,И в глубь небес глядел, без слов, молясь,Как будто чем-то пристыжен, безгласен;Он думал: «Господи, как мир прекрасен!..»

Поэма «Вера», изданная Мережковским в журнале «Русская мысль» в 1890 году и затем вошедшая в книгу «Символы» (1892), явилась одним из первых значительных произведений нарождавшегося тогда русского символизма. На литературную молодежь 1890-х годов – будущих теоретиков и классиков «новой школы» в отечественной поэзии – она производила ошеломляющее впечатление именно силой и подлинностью запечатленных в ней мистических переживаний, резко отличавшихся от рефлексий на гражданские темы, свойственных «народнической» литературе.