Читать книгу "Легенды Белого дела - Вячеслав Бондаренко"

Железные дороги, ведущие на Дон, еще функционировали и не полностью контролировались большевиками, поэтому до Новочеркасска Марков и Романовский добрались без всяких приключений. Туда же разными путями прибыли и другие «быховцы». А 6 декабря на перрон Новочеркасского вокзала ступил и сам Лавр Георгиевич Корнилов, ушедший из Быхова 20 ноября во главе Текинского конного полка. К несчастью, поход Быхов — Новочеркасск оказался для этой части последним: бо́льшая часть полка погибла в боях с большевистскими отрядами, другие разуверились в Корнилове и покинули его.

На Дону положение дел оказалось совсем не таким, каким оно виделось из Быхова. В распоряжении Алексеева не было ни средств, ни оружия; комплектование армии, шедшее по добровольному принципу, продвигалось вяло (к началу декабря в ней было чуть больше шестисот человек); донские власти во главе с атаманом А. М. Калединым[77] были настроены по отношению к пришельцам настороженно, вплоть до того, что не рекомендовали носить военную форму и вообще не афишировать себя, так как имена Корнилова, Деникина, Лукомского и Маркова для массы связаны со страхом контрреволюции. Да и сам Алексеев без особого восторга встретил прибывших в Новочеркасск «быховцев», не собираясь уступать кому-либо первенства. В конце концов путем сложных переговоров пришли к согласию: верховную власть получил триумвират, в котором Алексеев отвечал за финансы, внешние связи и гражданское управление, Корнилов — за военные вопросы, а Каледин — за управление Донской областью.

Нет сомнения, что экспансивного, горячего Маркова подобная неопределенная, шаткая ситуация должна была выводить из себя. Прежде всего его интересовала военная сторона дела, и он сразу же подключился к формированию первых соединений Добровольческой армии (такое наименование она приняла 25 декабря 1917 года). Сохранилось выразительное описание посещения Марковым 1-го Офицерского батальона Алексеевской организации 17 декабря:

«С генералом Деникиным пришел и при обходе рот следовал за ним некто в обветшалом пиджаке, явно не по росту, и обшарпанных и украшенных длинной бахромой брюках. Неизвестный не носил ни усов, ни бороды, но, видимо, не брился уже с неделю. На него невозможно было не обратить внимания не только за его вид, но и за свободную манеру держаться, пытливость, живость. Добровольцы решили: он, вероятно, адъютант генерала Деникина. Личность неизвестного сильно заинтриговала всех.

— Простите! А ваш чин?

— А как вы думаете? — игриво был поставлен вопрос.

— Поручик?

— Давненько был. Уже и забыл…

Такой ответ заставил офицерам прибавить сразу два чина:

— Капитан?

— Бывал и капитаном, — засмеялся он.

— Полковник? — спросили его, уже начиная подозревать что-то неладное.

— Был и полковником!

— Генерал? — и даже зажмурились — уж больно-то вид неподходящий.

— А разве вы не помните, кто был в Быхове с генералом Корниловым?

— Генерал Марков?

— Я и есть!»[78]

На Рождество, 24 декабря, Сергей Леонидович был назначен начальником штаба командующего армией, а в январе 1918-го возглавил штаб 1-й Добровольческой дивизии. «Дивизией», впрочем, она называлась условно, как и «батальоны» были батальонами лишь номинально: в 1-м Офицерском насчитывалось 200 штыков, во 2-м — примерно 240, в Юнкерском —120… 10 января появился и отличительный признак добровольца — треугольный шеврон русских национальных цветов на левом рукаве. Он был призван отличить воина армии от многочисленных офицеров, которые по тем или иным причинам не принимали участия в «корниловской авантюре».

Надо сказать, что многим создание Добровольческой армии действительно представлялось в те дни колоссальной, ни на чем не основанной авантюрой. Но «трезвомыслящих», тем более мечтавших о каких-то выгодах или привилегиях в рядах первых добровольцев не было. Армию, где на счету были каждый патрон и рубль, держали на плаву только вера в Корнилова, ненависть к большевикам и любовь к поруганной Родине. Вот как оценивали разные мемуаристы мотивы, заставлявшие людей вступать в ряды добровольцев: «В груди как вожаков, так и рядовых, с одинаковой повелительностью, в конце 1917 года вспыхнул категорический императив: „Не желаем подчиняться негодяям, захватившим Россию! Желаем драться с ними до смерти!“ — и больше ничего» (В. В. Шульгин[79])[80]. «Я был офицером поруганной Русской армии и сыном распятой России. Глубокой, продуманной и прочувствованной ненавистью ненавидел я социализм, демократизм, коммунизм и все, что оканчивается на „изм“» (Д. Б. Бологовский)[81]. «Я ни физически, ни психически не принимал большевизма и ни в каких случаях не мог с ним сотрудничать. Я твердо знал, что он несет с собой гибель той духовной культуры, которой я готовился посвятить всю свою жизнь. Я верил, что с ними надо непрестанно бороться, пока они не захватили в свои руки всей России. Бороться же можно только в армии» (В. В. Саханев)[82]. Именно этот мотив — страстное желание спасти Родину, то есть патриотизм в его чистейшем виде, — двигал первыми добровольцами, в том числе и Марковым. Поэтому и смешно, и грустно читать сейчас, к примеру, о них такое: «Добровольцы дрались с остервенением. У них ротами командовали полковники, а капитаны и поручики шли рядовыми с винтовками. Эти люди знали, за что дрались. Они не могли смириться с тем, что рабочие и крестьяне отняли у них и их отцов земли, имения, фабрики, заводы»[83]. Так и хочется спросить — за какие же свои имения, фабрики и заводы умирал Корнилов, все имущество которого состояло из куска мыла, расчески, двух полотенец и трех пар белья? За какие земли своего отца боролся Алексеев, сын выслужившего офицерские погоны солдата, и другие первые офицеры-добровольцы, в 90 из 100 случаев — вчерашние мещане, крестьяне, народные учителя, мелкие чиновники?