Читать книгу "Герои Первой мировой - Вячеслав Бондаренко"

Вторая половина 1916-го также не принесла России решающих побед. Ковельское сражение Юго-Западного фронта закончилось безрезультатно, не было использовано в полной мере и выступление Румынии на стороне Антанты. По мнению А.А. Брусилова, «произошло это оттого, что верховного главнокомандующего у нас по сути дела не было, а его начальник штаба, невзирая на весь свой ум и знания, не был волевым человеком». С Брусиловым был согласен и крупнейший военный историк А.А. Керсновский, который в своей «Истории Русской армии» со свойственной ему эмоциональностью писал: «Решение Ставки нанести главный удар Западным фронтом в самое крепкое место неприятельского расположения — и это несмотря на неудачу Нарочского наступления — было едва ли не самым большим стратегическим абсурдом Мировой войны. И то, что это решение было навязано союзниками, лишь отягчает вину русской Ставки перед Россией и русской армией. А когда не поддержанное Ставкой наступление Юго-Западного фронта уже успело захлебнуться, Ставка решила его развить и указала для главного удара опять-таки самое крепкое, единственно крепкое место вражеского расположения — Ковель!..

Вместо того чтобы управлять событиями, Ставка сама следовала за ними. Верховного руководства российской вооруженной силы не существовало».

Такой жестокий приговор, вынесенный М.В. Алексееву, можно оспорить по многим пунктам. Конечно, управление работой штаба Ставки было не под силу одному человеку, даже такому талантливому, как Алексеев. Он просто физически не мог вникнуть во все детали многочисленных операций, планировавшихся на гигантском, протянувшемся от Риги до Румынии, фронте. Конечно, его вина в том, что он не сумел (и, видимо, не очень стремился) подобрать себе умных, опытных и самостоятельных помощников, взявших бы на себя техническую часть работы. В каких-то вопросах Алексееву не хватало настойчивости, стальной воли полководца, умения возразить Николаю II и навязать ему свою точку зрения. В корне порочной была и система взаимоотношений Алексеева с главкомами фронтов, которые могли принимать или не принимать к исполнению его советы и рекомендации. Наконец, нет сомнения, что Алексееву порой попросту не хватало полководческой фантазии для того, чтобы воплотить в жизнь казавшиеся ему авантюрными планы. Так, именно из-за его противодействия в апреле и октябре 1915 года не воплотилась в жизнь идея десантной операции против Константинополя, а в августе 1916-го не были использованы возможности только что вступившей в войну Румынии. Между тем в первом случае поражение Турции и Болгарии, а во втором случае — Австро-Венгрии было бы скорым и неизбежным.

И конечно, Алексеев был скован в своих решениях железными цепями союзнических обязательств, тяготевших над Россией. Оттого все победы нашей армии, даже самые блестящие, такие как Брусиловский прорыв, осуществлялись фактически не во имя России, а во имя интересов Антанты. Постоянная оглядка на союзников, исполнение всех их требований и вместе с тем неумение самим потребовать помощь тогда, когда она была необходима, действительно характеризовали все действия русской Ставки Верховного главнокомандующего.

Но винить в этом лично Михаила Васильевича Алексеева было бы несправедливо. В точно таких же условиях оказался бы на его месте любой военачальник, назначенный на пост начальника штаба Верховного в 1915 году. Работать практически в одиночку, имея крайне нечетко обозначенную компетенцию, зачастую исходя из интересов союзников, к тому же имея прямым начальником императора, было бы невероятно трудно даже гениальному полководцу.

Не следует к тому же забывать, сколько было сделано М.В. Алексеевым для выправления сложнейшей ситуации на фронте в 1915 году и для восстановления армии в 1916-м. Только благодаря его руководству вооруженными силами линия русского фронта смогла быстро «закаменеть» и местами оставаться неизменной в течение двух лет. О том, чтобы подпустить врага к Киеву, Минску, Москве, Петрограду, а тем более к Волге, тогда никто не мог и помыслить!..

Сам М.В. Алексеев, конечно, прекрасно осознавал щекотливость ситуации, в которой он находился. Видимо, именно неопределенность его положения и заставила генерала задуматься о том, насколько полезна для страны такая форма его деятельности и вообще — возможно ли выиграть войну, управляя войсками по существующей в России схеме.

Служивший в Ставке подполковник М.К. Лемке еще в октябре 1915 года подметил, что компетенция Алексеева становится весьма широкой и выходит за круг чисто военных проблем: «К нач. штаба стараются попасть на прием разные высокопоставленные лица с просьбами взять на себя и то, и се, чтобы привести в порядок страну. Например, Родзянко просил его взяться за урегулирование вопроса о перевозке грузов. И постепенно, видя, что положение его крепнет, Алексеев делается смелее и входит в навязываемую ему роль министра с громадной компетенцией, но без портфеля». Естественно, что облеченный огромной властью генерал быстро оказался в центре внимания самых различных политических группировок, каждая из которых желала видеть в Алексееве «своего». Позицию самого Михаила Васильевича М.К. Лемке описывал так: «Как умный человек, Алексеев отнюдь не разделяет курс современной реакционной политики, чувствует основные ошибки правительства и ясно видит, что царь окружен людьми, совершенно лишенными здравого смысла и чести».

Все чаще военачальника одолевали тяжелые мысли о будущем страны. Весьма показателен диалог, состоявшийся между М.В. Алексеевым и М.К. Лемке 16 марта 1916 года, сразу после неудачной Нарочской операции. Тогда, по свидетельству мемуариста, Алексеев произнес следующее:

— Армия — наша фотография… С такой армией можно только погибать. И задача командования свести эту гибель к возможно меньшему позору. Россия кончит прахом, оглянется, встанет на все свои четыре медвежьи лапы и пойдет ломать… Вот тогда мы узнаем, поймем, какого зверя держали в клетке. Все полетит, все будет разрушено, все самое дорогое и ценное признается вздором…

— Если этот процесс неотвратим, — возразил Лемке, — то не лучше ли теперь принять меры к меньшему краху, спасению самого дорогого, хоть нашей культуры?

— Мы бессильны спасти будущее, никакими мерами этого не достигнуть. Будущее страшно, а мы должны сидеть сложа руки и только ждать, когда же все начнет валиться. А валиться будет бурно, стихийно. Вы думаете, я не сижу ночами и не думаю хотя бы о моменте демобилизации армии? Ведь это же будет такой поток дикого разнуздавшегося солдата, который никто не остановит…

Читать подобные предсказания, с убийственной точностью сбывшиеся в 1917 году, сегодня жутко. Однако подобный пессимизм овладевал начальником штаба Верховного далеко не всегда. «Сидеть сложа руки» было не в его правилах, иначе Алексеев не предпринимал бы никаких шагов, а просто бездумно и слепо исполнял бы свои служебные обязанности…

По-видимому, сначала недовольство М.В. Алексеева вызывало лишь сильное влияние, которое оказывали на Николая II его супруга, императрица Александра Федоровна, и Григорий Распутин. Генерал П.К. Кондзеровский запечатлел в мемуарах такую сцену: «Придя к генералу Алексееву с докладом, я застал его в страшно возбужденном состоянии, бегающим взад и вперед по его маленькому служебному кабинету. И тут он мне взволнованно сказал несколько слов о том, какое ужасное влияние имеет на Государя Императрица, как Она портит этим Государю и как вредит всему». А Г.И. Шавельский вспоминает о том, с какой охотой согласился Алексеев поддержать его разговор с Николаем II о вредном влиянии, которое оказывает на него Распутин.