Читать книгу "Те же и Скунс-2 - Мария Семенова"

Мишаня медленно оборачивался, держа похожий на мохнатую картофелину недоеденный киви. От неожиданности он подавился – по подбородку тёк сок.

Фаульгабер опустил свой тесак и принялся дружески хлопать его по спине. Ясно, мол, пацан, кто есть ху?..

…У нас ведь как говорят? Попал в больницу или, скажем, в армию, и ты уже не человек. Какие глупости! В больнице, где поправлял здоровье известный питерский коллекционер Владимир Матвеевич Виленкин, как раз и можно было ощутить себя человеком, а не букашкой. Чистота и гармония, приборы дистанционной диагностики, одноразовые шприцы… Сестры тактично улыбаются, санитары придерживаются цензурного лексикона, а доктора задумчивы и учёны. Среди всего этого великолепия Владимир Матвеевич быстро шёл на поправку. Вкусно ел, много спал, а чтобы не скучать – ибо от скуки начинают одолевать лишние мысли, – сражался с персональным компьютером в тетрис… Так проходили дни, но по ночам не было ни процедур, ни компьютера, ни иных отвлекающих моментов, и устроенный ему эгидовцами кошмар неотвратимо оживал. Пока что Дубинин с Пиновской щадили его подорванное здоровье и, будучи людьми деликатными, к теме золотого дуката[2]не возвращались… но они ЗНАЛИ. Или догадывались, что было, в общем, не лучше. И рано или поздно говорить с ними придётся. И оттого господин Виленкин просыпался в поту и стонал: «Господи! Да когда ж это кончится!..» Не кончалось. Наверное, Бог не слышал его. Или, наоборот, слышал очень даже хорошо…

Во сне он видел себя совсем молодым, подающим надежды искусствоведом. Затем появлялась харя полковника Кузьмиченко – двойной подбородок, пронизывающие глаза. Взгляд его был красноречивее слов – кто не с нами, тот против. Товарищ, вы против?.. Лица, морды, рожи… хари и рыла. Листы бумаги с убористыми строчками, надписи «Хлеб» на автозаках, блеск найденных при обысках бриллиантов… Глаза людей, меняющих бриллианты на хлеб. Тихий голос старого друга «Володя… за что?..»

«За что, Господи?..»

Послеобеденный сон оказался едва ли не хуже ночного. Владимир Матвеевич даже прослезился от жалости к самому себе – старому, слабому, с больным, надорванным сердцем… Надумав утешиться хотя бы гастрономически, Виленкин открыл холодильник и только собрался съесть что-нибудь вкусное, как дверь распахнулась: в палату пожаловал посетитель.

– Добрый день, почтеннейший Владимир Матвеевич! Как здоровьичко драгоценное?..

На пороге стоял осанистый россиянин в дорогом строгом костюме. Породистое лицо, украшенное явным сходством с академиком Лихачёвым. Добрая улыбка. Дышащие благородством манеры, понимающие глаза… Только вот господину Виленкину эти глаза показались страшнее полковничьих, тех, из сна. Он охнул и без сил опустился на стул:

– Что… вам… ещё от меня…

Это был он. Негодяй и мерзавец. Хладнокровнейшим образом уперевший золотой дукат. Тот самый дукат…

– Все ПОРЯДОЧНЫЕ люди искусства желают вам скорейшего выздоровления, – склонив убелённую сединами голову, визитёр вытащил объёмистый пакет и элегантным жестом убрал его в тумбочку: – Витамины… А то не comme il faut[3]получается… Мы ведь с вами люди искусства, дражайший Владимир Матвеевич, n'est-ce pas?[4]

– Я… мы, – Виленкин от ужаса едва мог вымолвить слово, но посетитель на беседу и не напрашивался.

– Так вот, mon cher monsieur,[5]лучшее средство для укрепления здоровья, а тем паче для долгой и счастливой жизни – это молчание. Так французы считают. Не стоит дожидаться, пока «колумбийский галстук» повяжут, лучше просто держать рот на замке… Правда, велика мудрость народная?

Егo глаза вдруг стали жуткими и опасными, он резким вижением полоснул себя ладонью поперек гортани. Потом учтиво раскланялся… и уже в дверях покачал головой:

– Совсем забыл! Ах, память, память… Годы, наверное. Что лучше – склероз или маразм? Наверное, Склероз: о маразме как-то забываешь… Так вот, это вам, уважаемый Владимир Матвеевич, так скажем, звоночек. Из прошлого. Мы же старики с вами… Нам и освежить память не грех…

Вытащил из кармана фотографию, положил на стол и неслышно исчез. Господин Виленкин взглянул и вторично схватился за сердце: «Ну, святая Богородица, ну, сука, ну, падла!..» Выругался… и заплакал.

На фотографии был запечатлен рубль. Да не простой, а серебряный. И не просто серебряный. С изображением императора Константина. Того самого, который никогда императором не был и отрёкся от престола ещё до выпуска рублей со своим профилем. Всего-то успели их выпустить только семь штук. Теперь каждая такая монета – целое состояние. Владимир Матвеевич умудрился в своё время выменять знаменитый «рубль Константина» на полмешка муки. И уже после войны сплавить его за границу, от греха подальше. И вот вам пожалуйста!.. Всё тайное стало явным!.. Доколе, Господь?..

Визит неприспособленного

– А зохн вэй!.. – возмутилась Эсфирь Самуиловна Файнберг и, сердито сдвинув на лоб очки, оглядела коммунальную кухню. – Ну, рассматривает себе человек золото в чемодане, так прямо сразу надо на него ружьё наставлять? И пускай себе рассматривает!.. Вам-то, спрашиваю я, какой интерес?

Ей никто не ответил. Только рыжий котище Пантрик высунул усатую морду из-под стола своей номинальной хозяйки Вити Новомосковских. Тётя Фира иной раз баловала колченогого инвалида кусочком. Однако на сей раз речь шла явно не об угощении, и Пантрик, верно оценив ситуацию, уполз досыпать.

На кухне царило редкостное безлюдье. Был вечер. Работающие жильцы вернулись домой и в настоящее время ужинали по своим комнатам, а тётя Фира в гордом одиночестве пекла на кухне пирог. Вообще говоря, финальный акт кулинарной драмы личного присутствия автора как бы не требовал, но тёте Фире было семьдесят шесть лет, и она имела обыкновение, отлучившись «на минутку» из кухни, начисто забывать о поставленном на огонь. Последствия иногда бывали самые катастрофические.

Вот она и караулила на обшарпанной табуретке возле плиты. А чтобы нечаянным образом не сорваться на какие-нибудь дела, читала книжку. Книжка, прямо скажем, была не из тех, какие в её возрасте обычно читают. На мягкой обложке кривились в оскалах жуткие рожи, извергали свинец пистолеты и автоматы, а буквы названия оплывали багровыми каплями. Тётя Фира вникала в современный отечественный боевик.

У неё была веская и таинственная (о, как она оглядывалась у лотка!..) причина потратить на этот томик кровных семь тысяч[6]. И приступить к изучению, когда никто, кроме кота Пантрика, не мог за ней проследить. Но какое разочарование поджидало её буквально на первой странице!.. Нет, с подчёркнутой сексуальностью действующих лиц и с матерными словами в тексте она худо-бедно, поёживаясь, примирилась. Что поделаешь – какая жизнь, такие и песни. Но когда дед героя, предавшись фронтовым воспоминаниям, обозвал «Студебеккер» трофейным грузовиком!.. Оставалось гадать, с кем мы всё-таки воевали полвека назад.