Читать книгу "Королевский генерал - Дафна дю Морье"

Я кивнула ехавшему рядом с ней незнакомцу – тучному, крепкому на вид мужчине значительно старше ее. Это и был тот самый Энтони Денис, от которого столько натерпелся бедняга Кит, пока не умер. Наверняка он покорил ее своим весом.

– Куда мы едем? – спросила она, повернувшись к Ричарду.

– В открытое поле, к взморью.

Гартред посмотрела на птицу, сидевшую у него на рукавице.

– Красная соколиха, – сказала она, подняв брови. – У твоей птички еще не все перья выросли. Думаешь, она на что-нибудь сгодится?

– Она уже ловила коршунов и дроф, а сегодня я намереваюсь пустить ее на цаплю, если мы ее вспугнем.

– Красную соколиху на цаплю? – Гартред ехидно ухмыльнулась. – С нее достаточно будет и сороки.

– Может, хочешь стравить ее со своим самцом?

– Мой самец убьет ее, а потом и цаплю.

– Это еще как сказать.

Они сверлили друг друга глазами, точно дуэлянты, изготовившиеся к бою, и я вспомнила, как Ричард рассказывал мне, что они цапались с самой колыбели. Именно тогда у меня впервые появилось предчувствие, что день закончится какой-нибудь катастрофой. На миг я даже подумала, не остаться ли мне дома, сославшись на усталость. Я ездила верхом ради удовольствия, а не ради кровопускания, и соколиная охота никогда не была моим любимым развлечением.

Очевидно, Гартред заметила мою нерешительность. Она рассмеялась:

– Твоя невеста трусит. Она боится, что не выдержит темпа скачки.

– Как? – разочарованно спросил Ричард. – Разве ты с нами не едешь?

– Отчего же, еду, – ответила я, не задумываясь. – Должна же я увидеть, как ты убьешь эту цаплю.

Мы поскакали в открытое поле. Ветер хлестал наши лица, гул океана доносился издалека вместе с плеском накатывавшихся на прибрежную гальку волн. Поначалу охота была не очень удачной, мы подняли только вальдшнепа, к тому же на него набросились большие ястребы, а они раздирают добычу когтями, вместо того чтобы убить сразу, как это делают ширококрылые соколы-сапсаны… Соколиха Ричарда и самец Гартред по-прежнему сидели под клобучками, так как мы еще не прибыли к месту обитания цапель. Моя кобылка фыркала от нетерпения; маршрут был новый, и мы ехали слишком медленно. Возле небольшого лесочка мы спугнули трех сорок, стайка ястребов набросилась на них, но хитрые сороки перелетали из одной рощицы в другую, и понадобилось целых двадцать минут и немало усилий и криков сокольничих, прежде чем была поймана одна сорока.

– Не богато, – с презрением заметила Гартред. – Неужели нельзя найти что-нибудь более достойное для соколов?

Ричард, прикрыв рукой глаза, смотрел на запад. Перед нами длинной полосой раскинулся участок, поросший вереском, неровный и труднопроходимый, в конце которого блестело болотце, куда в ненастную погоду прилетали в поисках корма утки и где во все времена года, как рассказывал мне Ричард, собирались морские птицы, кроншнепы, чайки, цапли.

В небе не было видно ни одной птицы, если не считать жаворонка, зависшего прямо у нас над головами, а до болота, где должны были обитать цапли, оставалось еще мили две.

– Ставлю свою лошадь против твоей и свою красную соколиху против твоего самца, – неожиданно сказал Ричард, снял клобучок с птицы, выпустил ее и пришпорил коня. В тот же миг Гартред бросилась за ним вдогонку, ее серокрылый сокол стремительно набрал высоту, и они с Ричардом галопом поскакали через мхи и вереск к болоту, а обе птицы неотступно летели над ними. Моя кобыла, возбужденная цоканьем подков своих собратьев, резко сорвалась с места, едва не оторвав мне руки, и включилась в безумную гонку за лошадьми, подстегиваемыми тявканьем собак и криками слуг.

Моя последняя скачка. Солнце в глаза, ветер в лицо, несущаяся галопом лошадь подо мной, грохот ее копыт, запах утесника, шум моря. Нечто незабываемое, незабытое, нечто навеки запечатлевшееся в моей памяти и глубоко запавшее мне в сердце. Я видела Ричарда и Гартред, мчавшихся бок о бок, переругивавшихся в ходе скачки, а соколы – самец и самка – то падали камнем вниз, то зависали высоко в небе. Вдруг из болота впереди нас, взмахивая огромными серыми крыльями, волоча за собой свои длинные ноги, в воздух поднялась цапля. Я услышала, как крикнул Ричард; Гартред ему ответила, и, словно заметив добычу, соколы принялись описывать в небе круги, поднимаясь все выше и выше, пока не превратились в две черные точки на фоне солнца. Бдительная цапля тоже поднималась ввысь, но описывая круги поменьше, повернув по ветру свое причудливое неуклюжее тело, удивительно легкое и гибкое. В одно мгновение первый сокол – я не могла бы сказать, была ли это соколиха Ричарда или же самец Гартред, – метнулся к цапле, но немного не рассчитал и пролетел мимо. Тут же выпрямившись, он вновь принялся описывать круги, набирая потерянную высоту. Второй сокол тоже спикировал вниз и таким же образом упустил добычу.

Я безуспешно пыталась остановить свою кобылу. Гартред и Ричард скакали на восток, вслед за цаплей. Мы все трое неслись галопом стремя в стремя к видневшейся впереди, среди вереска, груде камней.

– Осторожно, овраг! – крикнул мне в ухо Ричард, вытянув перед собой руку с плетью, но он промчался мимо, словно ветер, и я даже не успела его окликнуть.

Цапля теперь была прямо у меня над головой, соколов я потеряла из виду, но услышала победный крик Гартред:

– Они падают, падают, мой самец схватил ее!

И на фоне солнца я увидела, что один из соколов вцепился в цаплю, и обе птицы, слившись в одну бесформенную массу и кувыркаясь в воздухе, упали ярдах в двадцати передо мной.

Я попыталась свернуть в сторону, но кобыла не слушалась, и я крикнула обгонявшей меня Гартред:

– Где овраг?

Она не ответила. Мы летели к груде камней, солнце слепило мне глаза, а умирающая цапля и забрызганный кровью сокол упали из потемневшего неба прямо в открывшуюся передо мной расселину. Я услышала, как закричал Ричард, тысячеголосый хор голосов раздался у меня в ушах, когда я упала.

Вот так я, Онор Харрис из Ланреста, и стала калекой, навсегда потеряв способность ходить: уже двадцать пять лет я либо лежу, либо сижу в кресле, не сделав за это время ни одного шага, не чувствуя почвы у себя под ногами. Тому, кто считает, что калека не годится на роль героини романа, лучше сразу закрыть книгу и воздержаться от чтения. Ибо вы так и не увидите, как я выйду замуж за мужчину, которого люблю, как стану матерью его детей. Но зато вы будете знать, что эта любовь ни разу не дала сбоя, что, несмотря на все превратности судьбы, она только крепла в нас обоих, становясь в последние годы еще более нежной и глубокой, чем если бы мы были супругами. Вы узнаете также, как при всем моем бессилии я смогла взять на себя главную роль в разыгравшейся вслед за этим драме; моя неподвижность только усиливала мои чувства и обостряла восприятие, в то время как сама судьба принуждала меня к роли судьи и свидетеля. Представление продолжается – то, что вы прочли, лишь пролог.

Глава 6

Я вовсе не собираюсь спустя столько лет заниматься исследованием физических и душевных страданий, всего, что я испытала в те первые месяцы кризиса, когда казалось, что моя жизнь закончилась. Вряд ли это было бы интересно читателю. Да и сама я не расположена вытаскивать из тайников своей души эти почти забытые горькие воспоминания. Достаточно сказать, что поначалу испугались за мой разум. Несколько недель я все пребывала в состоянии мрачной безысходности. Мало-помалу ко мне вернулась ясность ума, и я смогла постичь весь смысл моего физического состояния. Я справилась о Ричарде и узнала, что, не дождавшись от меня вестей, не получив у докторов никаких надежд на мое выздоровление, он внял советам своего брата Бевила вернуться в полк. Это было наилучшим выходом. Он не мог сидеть без дела. Убийство в Портсмуте его друга, герцога Бекингема[4], переполнило чашу, и он, вместе с остатками экспедиции, отплыл во Францию и участвовал в том последнем робком штурме Ла-Рошели. Когда он вернулся, я снова была дома, в Ланресте, и уже достаточно окрепла, чтобы определиться со своим будущим. Я решила никогда больше не встречаться с Ричардом. Я написала ему письмо, которое он не принял в расчет, и срочно прискакал из Лондона, чтобы повидаться со мной. Я отказалась его принять. Он хотел взломать дверь моей спальни, но путь ему преградили мои братья. Лишь после того, как врачи заверили его, что своим присутствием он только навредит моему здоровью, он понял, что все кончено, и, не сказав ни слова, удалился. Я получила от него последнее письмо, безумное, горькое, полное упреков, – и затем наступило молчание.