Читать книгу "О старых людях, о том, что проходит мимо - Луи Куперус"

– Да, ведь поговаривают, что мой дед…

– Да-да, был любовником grand-maman… Такие старики, в это трудно поверить, когда смотришь на них теперь! Любовь, страсть… поразительно! Они явно пережили вместе что-то важное. Не знаю… когда я вижу их вместе, мне всегда кажется, что их что-то связывает, какие-то невидимые нити – воспоминания о трагедии, такой давней, что она обветшала и распалась на нити, и теперь эти нити тянутся между ними… И все же их разум наверняка притупился… не верю, что они много разговаривают, думаю, просто смотрят друг на друга или в окно, и истончившиеся нити протягиваются между ними и связывают их жизни… Как знать, быть может, это было что-то интересное, что можно использовать как сюжет для романа…

– А у тебя сейчас нет на примете сюжета?

– Нет, я уже давно не могу найти сюжета для романа. Думаю, романов я больше писать не буду. Понимаешь, Элли, я слишком… состарился, чтобы писать для людей молодых, а кто еще читает романы…

– Но ты же пишешь не только ради публики, занятия искусством важны для тебя самого!

– Это слишком абстрактная мысль, слишком абстрактный принцип… Всё так, и пока ты молод, приятно играть в страсть к искусству, в молодости увлекаешься чистым искусством, как спортом, или как кулинарией. На самом деле в жизни искусство – это далеко не все. Искусство – вещь прекрасная, но оно не может быть самоцелью. У художников, хоть они претендуют на очень многое, жизненная цель такая узкая…

– Но, Лот, ведь художники – властители дум…

– Властители дум? Даже для людей, восприимчивых к искусству, книги, картины, оперы – не более чем развлечение. Не обманывай себя. Виды искусства – это маленькие башенки из слоновой кости с узкой-узкой дверью для посвященных. А на жизнь искусство не воздействует ни капли. Все эти напыщенные определения искусства, Искусства с большой буквы, выдуманные современными писателями – это лишь череда выспренних фраз. Искусство – это развлечение, и художник только развлекает публику, и композитор тоже, как и писатель-романист.

– Нет, Лот, нет…

– Уверяю тебя, это так. Ты теперь увлечена мыслью о красоте, Элли, но, поверь, это пройдет. Любители искусства только прикидываются. Артисты всего лишь развлекают людей – и себя, и других. Так было уже во времена средневековых трубадуров. Можно писать слово Искусство с большой буквы, но по сути это все равно лишь развлечение. В двадцать три года – как тебе сейчас – мы думаем, что это полубоги. Но нет, это простые люди, которые развлекают себя и других, в большинстве своем малодушные, завистливые, ревнивые, не признающие собратьев по цеху, в постоянном упоении от собственных принципов, собственного искусства, высокой жизненной цели; они столь же малодушны и завистливы, как люди из любой другой области. Почему я не имею права говорить, что писатели просто развлекают себя и читателей? Они развлекают себя своим горем и букетом других чувств, а печальными сонетами и слегка туманными романами они развлекают ту горстку молодежи, которая их читает. Ведь те, кому за тридцать и кто не связан с литературной деятельностью, уже не читают ни романов, ни стихов. Я сам уже слишком стар, чтобы писать для молодежи. В моем возрасте, когда я пишу, я в силу своих буржуазных предрассудков хочу, чтобы меня читали мои ровесники, те, кому под сорок. А их интересует реальная жизнь, ее психологическая подоплека, показанная правдиво и конкретно, а не затуманенная или поэтизированная выдуманными персонажами. Так что я журналист и этому рад. Быстро захватить читателя своим рассказом и так же быстро отпустить, потому что ни у него, ни у меня нет больше времени… Жизнь бежит вперед и вперед… А завтра я снова захвачу его, вовсе не желая удерживать его внимание дольше, чем сегодня. Вот что такое журналистика в нашей эфемерной жизни, это эфемерное и правдивое искусство, я стремлюсь к форме хрупкой, но чистой… Я не говорю, что уже всего здесь достиг, но таков мой идеал художника.

– Значит, ты больше не будешь писать романов?

– Кто может утверждать, что чего-то никогда не будет делать? Стоит что-то сказать – и тут же поступаешь наоборот. Как знать, что я сделаю через год. Если бы я знал перипетии жизни grand-maman, ее личной жизни, я бы, возможно, написал роман. Это почти история, и точно так же, как я считаю важной историю нашего времени, позволяющую строить предположения о будущем, так и минувшее полно для меня значимости, несмотря на то что история давит на человечество и на человека, а наше старичье давит на меня. Жизнь grand-maman – это почти история: чувства и события давних лет…

– Лот, я бы хотела, чтобы ты занялся серьезной работой.

– Я начну работать, как только мы приедем в Италию. Лучше всего, Элли, вообще не думать о том, где жить. Не будем жить ни у maman, ни своим хозяйством… Давай путешествовать. Когда совсем состаримся… тогда и покроемся ржавчиной, еще успеем. А в Италию меня тянет грандиозное Прошлое. Через Возрождение я хочу проникнуть в Античность, но пока до таких глубин мне не удалось добраться; стоя на Форуме, я не перестаю думать о Рафаэле и Леонардо…

– Значит, через Париж… в Ниццу…

– И в Италию, если ты согласна. А в Париже нанесем визит еще одной тетушке.

– Тетушке Терезе…

– Она у нас католичка, святее папы Римского, а в Ницце живет Отилия… Элли, ты ведь знаешь, что Отилия живет с итальянцем, хоть они и не женаты, но ты же из-за этого не откажешься с ней встретиться?

– Да уж наверное, Лот, – улыбнулась Элли. – Я очень хочу снова повидаться с Отилией. В последний раз я слушала ее пение в Брюсселе…

– Голос у нее божественный…

– И она – красивая женщина.

– Да, и похожа на papa, она крупная, с мамой ничего общего… С maman она никогда не ладила. Она и жила в основном у papa. Она уже не так молода, на два года старше меня. Мы два года не виделись. Как же я ее найду… И точно ли она все еще со своим итальянцем… Знаешь, как они познакомились? Случайно, в поезде. Ехали вместе из Флоренции в Милан. Он был офицером, они разговорились… и с того дня больше не расставались. Он вышел в отставку, чтобы следовать за ней повсюду, где она будет петь… Думаю, что они и теперь вместе. «Истеричные грешники», сказала бы тетушка Стефания. Как знать, быть может, Отилия встретила свое великое счастье… и без оглядки приняла его… А большинство людей оглядываются… и колеблются…

– Мы с тобой не такие, как Отилия, Лот… но мы не колеблемся… и не оглядываемся…

– Элли, ты уверена, что любишь меня?

Она наклонилась ближе к Лоту, лежавшему на песке, опираясь на локти. И она ощутила где-то в самой глубине себя любовь, горячую потребность жить ради него, полностью раствориться в его жизни, разбудить его, заставить работать, создавать что-то великое… Эта любовь расцвела в ней цветком после пережитых страданий. Сейчас, под бескрайним небом, по которому плыли облака, как целая флотилия с надутыми ветром белыми парусами, в ней мелькнуло смутное и неосознанное сомнение, будет ли он нуждаться в ней так, как она жаждет служить ему… Но морской бриз развеял это сомнение, ее почти материнская любовь была столь искренна и горяча, что она наклонилась и поцеловала его и произнесла с убеждением, уверенная в себе, а то и в их будущем: