Читать книгу "Либидо – это просто - Юрий Можгинский"

У Р. правильнее было бы диагностировать пубертатный кризис и личностное расстройство. Патологические симптомы – негативизм, гротескность, импульсивное пьянство, – на первый взгляд, лишены мотивировок, что первоначально и подтолкнуло к диагнозу шизофрении. На самом деле эти мотивировки спрятаны на глубинно-личностном уровне. Чем больше логики мы находим при психоанализе того или иного случая, тем вероятнее диагноз невроза или психопатии.

Приведенный клинический пример показывает важность психоанализа как дополнительного диагностического инструмента. Поверхностный анализ болезни Р. приводит к ошибочной диагностике со всеми негативными последствиями для терапии. Признаки, находящиеся снаружи, могут скрывать истинные нарушения глубинно-личностного характера. Если основное внимание уделяется этим внешним факторам, возможны диагностические ошибки. Мнимая «ясность» симптомов скрывает их сложную динамику.

Зачастую, как только трудный в поведении ребенок признается, что слышал голос Бабы Яги или видел в темноте «монстров», ему установят диагноз шизофрении. Это может повлечь нежелательные последствия. К примеру, «трудный» ребенок посещает обычный интернат. Педагоги, боясь его «выходок», настаивают на психиатрическом обследовании. Врачи, услышав его признания про Бабу Ягу и монстров, диагностируют шизофрению. Теперь он не сможет посещать интернат, да еще будет получать затормаживающие нейролептики, которые помешают учебе. А если подробно анализировать подобный случай, то можно выяснить, например, что монстров он «слышал» после страшных фильмов, что с раннего возраста испытывал безразличие либо чрезмерную строгость со стороны взрослых, рос в неполной семье. Все это позволяет диагностировать невроз и склонность к чрезмерным впечатлениям. Понятно, что и социальные последствия будут другими.

Следующий пример показывает, как может изменяться диагностическая трактовка в процессе анализа психодинамики бессознательного. Больная, 17 лет, поступила в клинику в неотложном порядке в связи с агрессивным поведением: она набрасывалась на мать, била ее, требовала выпустить ее «гулять»; металась по комнате, топала ногами. Мать была вынуждена вызвать соседей, скорую помощь. Больная отказывалась от еды, говорила, что за ней следят. При поступлении в больницу ей был установлен диагноз шизофрении. Назначение седативных лекарств – галоперидола, аминазина, клопиксола – не принесло заметного улучшения. В отделении больная жаловалась на сниженное настроение, мысли о нежелании жить.

Как выяснилось, девочка росла в атмосфере постоянного напряжения и конфликтов между родителями. Отец девочки – аутист, резонер, пишет стихи, регулярно выпивает. Мать также злоупотребляет алкоголем. Часто брала маленькую дочь с собой в гости, оставляла ее одну в комнате, а сама «веселилась». Однажды, за столом в компании, она «в шутку» сказала дочери, показывая на незнакомого мужчину: «Вот, это твой второй отец». После этого девочка долго плакала; она запомнила этот эпизод, который произвел на нее тяжелое впечатление. С тех пор она не могла есть за столом в присутствии гостей.

Вспоминая свою жизнь, девочка сокрушается, что у нее не было нормального детства. Она говорит, что с удовольствием росла бы у хороших, непьющих родителей. При этом замечает, что отца любила больше, чем мать, но, к сожалению, проводила с ним мало времени. Мать была властной, подавляла малейшие капризы. Девочка была стеснительной, тормозимой, не могла найти общий язык с одноклассниками, не участвовала в «тусовках», не курила, не употребляла алкоголь. Сверстники над ней издевались, обзывали, били, прятали портфель и т. д. Она боялась их, старалась незаметно уйти домой. С наступлением пубертатного периода, появлением менструаций, физических признаков полового созревания больная стала мучительно думать о том, почему она, с ее «хорошими» внешними данными является изгоем, и с ней никто не дружит. При этом возникало чувство отчаяния, одиночество, суицидальные мысли. Бездушное отношение матери, озабоченной лишь формальной дисциплиной дочери, не понимавшей всей глубины ее проблем, усугубляло подобные состояния: девочка «впадала в истерику», у нее появлялась злобность, раздражительность, агрессивность.

Все эти данные говорят скорее в пользу искажения личности, нежели шизофрении. Агрессия созревала внутри личности, а не была привнесена извне, каким-то неизвестным биологическим агентом, как это бывает при шизофрении. «Немотивированность» поступков на самом деле только внешняя. При тщательном исследовании мы находим логику бессознательного. Страх одиночества, отказ от еды, враждебность окружающего мира связаны с ранними взаимоотношениями в семье. Они создавали ситуацию, близкую к эдипову комплексу: эмоциональное тяготение к отцу, необходимость подчиняться строгой матери, которая к тому же не проявляет к ней теплоты и понимания. Таким образом, мы видим тут не шизофрению, а стойкое невротическое развитие в условиях длительной психотравмирующей ситуации. В соответствие с изменением диагноза были назначены небольшие дозы «мягких» препаратов, что оказалось гораздо эффективнее.

Дело, в конце концов, не в терминах, которыми будут обозначены проблемы и конкретные симптомы, а в их своевременном распознавании, правильном истолковании и использовании в терапевтическом процессе. Вообще, вряд ли можно толковать то или иное болезненное состояние целиком с позиций психоанализа или традиционной психопатологии. Вопрос в соотношении, в удельном весе биологической и психодинамической природы расстройств. В соответствие с этим следует подходить и к лечению. С одной стороны, надо провести необходимую коррекцию нейро-биологических отклонений, а, с другой, – учесть в полной мере психологический и социальный аспект болезни. Иными словами, правильно сочетать использование нейролептиков, антидепрессантов с психотерапией. Признание сложности и неоднозначности клинической картины все же лучше, чем мнимая определенность, ведущая к схематизации лечения.

Психоанализ помог избежать подобной схематизации у больной К. Ей 14 лет, она поступила в клинику в связи с агрессией к матери. Девочка внезапно набрасывалась на нее, пыталась душить. После этого плакала, извинялась. Старалась бороться со своей агрессией, часто просила мать связать ей руки, чувствуя приближение злобы. Заявляет, что в голове появляется как бы «звучащая мысль» – чужая, «дьявольская», приказывающая совершить агрессию. Она пытается бороться с этой «мыслью», но безуспешно. В течение последнего года постоянно испытывает депрессию. Перед усилением злобы чувствует «комок» в области сердца, боль и «сдавление», как будто кто-то бьет по груди.

Эта девочка воспитывалась приемной матерью. Настоящая, «биологическая» мать больной оставила дочь в роддоме. Приемный отец – алкоголик, жестокий, бездушный. Приемная мать – «властная невротичка». К. вначале любила отца, но он отталкивал ее, «бил по губам». С 2 лет у нее проявился интерес к одежде мальчиков, к их игрушкам. С 4 лет стала называть себя мальчиком, завидовала наличию у них пениса, тому, что они могут «писать, стоя». Много играла с собаками, считала любимую собаку своей «женой». Появились страхи, не могла засыпать одна в темной комнате. Видела «страшную старуху», «монстров». С 5 лет стала агрессивна к отцу, старается его ударить, оскорбить. Хотела победить его, быть «выше», «мстила» ему. Больная требует не называть ее женским именем, считает себя мужчиной. Сожалеет о приступах агрессии к матери, которые возникают на фоне усиления тоски и тревоги.