Читать книгу "Посмотри на него - Анна Старобинец"

– В котором часу муж может вернуться утром? – спрашиваю я медсестру, а про себя повторяю, что я могу не спать, я просто могу не спать, не спать всю ночь, пока он не приедет…

– Сегодня вы должны выспаться, – медсестра как будто читает мысли. – Вам действительно очень важно, чтобы муж оставался с вами?

– Да.

– Тогда пусть он останется. Если хотите, вы можете сдвинуть кровати, чтобы спать вместе, – она указывает глазами на вторую, свободную кровать-трансформер. – Но подруга не может остаться на ночь точно. А вашего мужа мы не будем кормить.

– Я не собиралась оставаться, – говорит Наташка.

– Меня не надо кормить, – говорит муж.

– Надо хорошо питаться, – сообщает мужу медсестра. – Вам следует сходить в кафе. И вам тоже, – она поворачивается ко мне. – Вот сейчас пообщаетесь с докторами, получите таблетку – и идите, развейтесь. Тут вокруг много симпатичных кафе.

Трудно сказать, что меня изумляет больше – предложение сдвинуть кровати, чтобы спать вместе, или предложение сходить в кафе развеяться.

– Э… Мы правда можем выйти в кафе? – уточняет муж.

– А почему нет? – удивляется медсестра.

– Ну, это же больница.

– Ну и что? Сегодня же не назначено никаких процедур, – на лице ее искреннее непонимание.

– А когда мы должны вернуться?

– Когда хотите.

– Я имею в виду: до которого часа сюда пускают вечером?

– У нас тут больница, а не тюрьма. Сюда пускают круглосуточно. Да, и если вы любите читать, у нас есть библиотека. Можете взять какую-нибудь книжку на английском. Какой-нибудь детектив. Чтобы отвлечься.

Когда она уходит, муж спрашивает:

– И что, мы действительно пойдем в кафе?

– Не знаю, – говорю я.

– Раз пускают, значит, надо идти, – Наташка смеется. Она вообще часто смеется. У нее хороший смех.

– Значит, пойдем, – на какие-то счастливые несколько секунд я вдруг забываю, для чего я здесь. Для чего мы все втроем здесь. Мы как будто в пионерлагере во время пересменки. Две девочки и один мальчик. Тихий час отменяется, можно прыгать на железных пружинящих матрасах или даже выйти за территорию.

Если вы прерываете беременность на позднем сроке в России, вы ложитесь в больницу минимум на неделю, а скорее на две. И никто: ни муж, ни мама, ни сестра, ни подруга – никто не сможет быть рядом с вами ночью. И днем тоже вряд ли. Ни за какие деньги. И конечно, вам не предложат сходить в кафе – да и вам не придет это в голову. Если вы легли в больницу, чтобы убить неродившееся дитя, то ваш долг – страдать. И физически, и морально. Сдвинутые кровати, посиделки в кафе, психологи, детективы на английском, любые способы хотя бы на короткое время облегчить душевную боль – это все от лукавого, так же как и эпидуральная анестезия. Так думают в России медсестры. Так думают врачи. Так думают чиновники. Так думают тетки в социальных сетях. И, что самое интересное, так думаю даже я. То есть не то чтобы думаю – но чувствую. Перспектива сдвинуть больничные кровати меня смущает. И кафе тоже. И эпидуралка. И библиотека. Не слишком ли это будет комфортно? Не слишком ли это подло – по отношению к тому, от кого меня здесь избавят?..

Но здесь так думать не принято. Здесь принято снимать боль – и душевную, и физическую – всеми доступными способами. И когда на следующий день, уже в родах, я попытаюсь отказаться от эпидуралки, врач сначала скажет мне, что эпидуралка автоматически включена в стоимость и доплачивать за нее не надо, а когда я отвечу, что дело совсем не в деньгах, он произнесет фразу, которая для него будет всего лишь общим местом, а для меня – откровением: There is no reason why you should be in pain. У вас нет никакой причины терпеть боль.

Собственно, именно эта фраза, произносимая автоматически, как нечто само собой разумеющееся, а вовсе не уровень медицины и не качество платных и бесплатных услуг, составляет главное различие между клиникой “Шарите” и инфекционной больницей на Соколиной Горе. Между всеми клиниками Европы и всеми больницами России. Между всеми медсестрами, врачами, чиновниками, тетками и дядьками Европы и России. Просто одни уверены, что нет причин терпеть боль. А другие уверены, что боль – это норма.

…Мы как раз сдвигаем кровати, когда в палату заходит врач – средних лет турок не то перс, похожий на грустного спаниеля. Как обычно, здоровается со мной за руку, задает вопросы (в основном о том, как проходили первые роды), заполняет какие-то бумаги. Сообщает, что непосредственно на родах его не будет, а будет только акушерка.

– Как это – только акушерка?! – я пугаюсь.

– Если что-то пойдет не так, я, конечно, приду, – говорит он. – Но нормальные, неосложненные роды принимает акушерка, это обычная практика.

– Но это ведь не будут нормальные роды, – говорю я. – На сроке 20 недель нормальных родов не бывает.

– К сожалению, после этих родов у вас не будет живого малыша, – говорит он. – Но с физиологической точки зрения ваши роды, скорее всего, не будут отличаться от самых обычных. Тем более что это уже не первые роды.

– Но… а если начнется кровотечение?

– Тогда мы его остановим.

– А если плацента не выйдет полностью? Ведь на таком сроке она может не выйти.

– Вы что, медик?

– Нет. Я просто про это читала.

– Да, такая опасность есть, – он кивает. – Тут уж как повезет. На таком сроке иногда бывает, что шейка матки раскрывается – и все сразу выходит, и ребенок, и целая плацента. Тогда мы не вмешиваемся в естественный процесс. А бывает, что фрагменты остаются внутри. В этом случае мы проводим… some surgery.

Some surgery, “некое хирургическое вмешательство” – так они это называют. Всяко лучше, чем “чистка” или “выскабливание”. Мне не хочется, чтобы меня выскабливали и чистили. А some surgery – это что-то абстрактное.

– В России some surgery делают на таком сроке в любом случае.

– Зачем? – удивляется он. – Это же вредно для женского здоровья.

– Для гарантии. Чтобы ничего не осталось.

– Для гарантии есть УЗИ, – он печально вздыхает, а глаза становятся совсем спаниельи. Он – специалист, принимающий роды. Ему, кажется, искренне жаль, что на этот раз принимать будет некого. Что не будет живого малыша.

После лечащего врача приходит анестезиолог – высокий арийский красавец с прозрачными равнодушными глазами, подросший Кай из “Снежной королевы”. Он тоже заполняет анкету (есть ли аллергия, сердечные заболевания и т. п.) и объясняет, что собой представляет эпидуралка, а также общий наркоз (на случай, “если что-то пойдет не так”). Он показывает мне картинку, на которой изображена интубация трахеи. На прощанье он пожимает мне руку – короткое механическое движение – и выражает сочувствие (“Жаль, что мы встретились по такому печальному поводу”). Ему все равно, и он этого не скрывает. Ему подходит его специальность – на некоторое время делать людей бесчувственными…