Читать книгу "Красивые, дерзкие, злые - Анна и Сергей Литвиновы"

– Вам куда в Бараблине-то ехать? – оторвал Алису от воспоминаний шофер.

– Улица Чайковского, двенадцать, – машинально отозвалась она.

За окном замелькали бараблинские «Черемушки» – пятиэтажные хрущевки в ряд. Среди них торчали три местных небоскреба: девятиэтажные дома. В окнах горело электричество, а на темной детской площадке вспыхивали огоньки сигарет: там традиционно тусовались подростки. Выросло уже новое поколение.

В здешних многоэтажках, вспомнила Алиса, никогда не бывает горячей воды. А выше третьего этажа не доходит и холодная. Жителям приходится таскать воду ведрами из колодцев и колонок.

Проехали главную площадь: Дом культуры, поселковая администрация, двухэтажная гостиница, обелиск в честь павших воинов.

Начался частный сектор – одноэтажные домишки.

– Третья улица направо, – подсказала Алиса водителю.

– Знаю. Я сам отсюда, – буркнул шофер.

Ну вот, не будь Алиса столь погружена в себя – могла бы чудненько проговорить с водилой всю дорогу. Вспомнили бы жизнь бараблинскую, нашли бы общих знакомых, расстались друзьями. Только оно ей надо – вспоминать про здешнее бытье? Считайте ее хоть снобом, хоть кем – но Бараблино из ее жизни вычеркнуто.

Свернули на улицу Чайковского. Почему, кстати, Чайковского? Зачем – Чайковского? Великий композитор никогда в Бараблине не был. Да и не мог бывать: поселок вырос уже много позже его смерти. А зачем в Бараблине имеются улицы Пушкина, Гоголя, Лермонтова? Стандартный советский набор...

На Чайковского, или Чайке (как кликали улицу местные жители), сразу начались ухабы. Из-за заборов раздался собачий лай. Псы передавали «Ауди» как эстафету. Наконец затормозили у дома двенадцать.

– Сколько с меня? – спросила Алиса.

– Сто баксов, – рубанул шофер. Алиса поняла, что он стесняется называть такую несуразную в своей огромности сумму.

Ни слова не говоря, она протянула водителю зеленую бумажку. Шофер обрадованно выгрузил ее сумку и укатил.

Забор теткиного дома совсем покосился. Калитка закрывалась на прикрученную проволочку. В свое время Алиса не попросила у «президента» ни забор отремонтировать, ни дом в порядок привести – вот они и стояли скособоченные, облупленные. Дядя Коля был не по этой части. Ему бы все на охоту с рыбалкой ходить да пить. В ответ на теткины попреки обычно куражился: я, мол, вас мясом обеспечиваю, рыбой!.. А теперь, как дядьки не стало, хозяйство, видно, окончательно в упадок пришло.

Алиса открыла калитку, пошла к дому. В ноги с лаем бросился облезлый Мухтар.

– Ты что, Мухтарушка, не узнаешь? – Девушка поставила сумку на землю, протянула к собаке руки: – Это же я, Алиса.

Мухтар обнюхал, устыдился, завилял хвостом. Признал. Вспомнил. За девять лет пес из бодрого щенка превратился в старую, худющую собаку: глаза слезятся, шерсть висит клоками.

Скрипнула дверь дома. На пороге возникла тетка Клавуся, соседка.

– Это ктой-то здесь? – спросила тревожно, вглядываясь в темноту.

– Это я, Алиса.

– А-а! Явилась – не запылилась! – с язвительным радушием промолвила та. – Вот молодец, к нам наконец-то добрала-ася! Вот молодец, пожа-аловала!

– Войти-то можно?

И ругаться с теткой Клавой не хотелось, и радушной с ней быть никогда не получалось.

– Да входи уж, входи, раз прибыла!.. Сюда вот, на кухоньку, проходи. Одно токмо приличное место во всем доме и есть – ее ж твоими стараниями покойникам пожаловали...

– Покойникам? А что, тетя Вера уже умерла?

– Нет-нет, – слегка смутилась Клавуся. – Жива еще. Но, – она понизила голос, – сильно плоха. Врачи говорят: со дня на день, со дня на день.

– Что у нее?

– Рак, – с удовольствием произнесла соседка. – Четвертая стадия.

– Можно ее увидеть?

– Там она, в зале. Да только щас к ней нельзя. Десять минут как «Скорая» приезжала, укол ей сделала обезболивающий. Спит она... А ты давай чайку с дороги попей. Покушай чего бог послал, а завтра с Верой и поговоришь. Если она в силах будет.

Клавуся стала доставать из холодильника колбасу, сыр, из проржавелой хлебницы – хлеб. Чайник на плиту поставила.

– А мы уж тебя и увидеть больше не чаяли-и, – продолжила она лицемерные причитания, – ведь как уехала тогда, носа к нам не каза-ала, даже к Коле на похороны не прибыла-а...

– Хватит! – неожиданно для самой себя рявкнула Алиса. – Хватит чушь нести! Я устала!

Соседка замкнулась в молчании. Обиженно поставила перед гостьей нарезанную колбасу, сыр, чай. Колбаса отдавала мылом, чашка оказалась жирной.

– А что ж вы, посудомоечной машиной не пользуетесь?

– Не, – буркнула тетя Клава. – Много она лектричества жрет. И напора водяного для нее мало.

Села напротив Алисы. Внимательно рассмотрела ее, а спустя минуту строго добавила:

– Ты, девка, имей в виду: Вера все мне завещала. Все. И дом, и участок, и имущество. За то, что я за ней хожу – вот уж пятый месяц. Все по правилам. При свидетелях. Нотариус завещание подписал. Так что ты, девка, оспорить завещание, конечно, можешь, потому что ты вроде ей кровная (хоть и седьмая вода на киселе). Да только знай: начнешь со мной тягаться, зубы себе и поломаешь. У меня здесь, в поссовете, такие связи!.. – И добавила неуверенно: – Да и в области тоже... Ты хоть и в Ма-аскве живешь, да решаться все у нас будет. А люди и бог все видят. И кто ухаживал за покойницей, а кто – на готовенькое явился.

– Успокойтесь вы, тетя Клава, – миролюбиво сказала Алиса, отставляя в сторону чай. – Ни на что я не претендую. И претендовать, никогда не буду. Больно нужно, – совсем тихо добавила она. Потом вновь повысила голос: – А вам за заботу о тетке – большое спасибо. Можно я теперь лягу?

– Конечно-конечно, – засуетилась подобревшая Клавуся (видно, убедила ее Алиса своим заявлением). – Я тебе в маленькой комнате постелю, а сама в зале лягу, около Веры. На раскладушке, рядышком, как привыкла.

Перед тем как лечь, Алиса заглянула в комнату, спокон веку называвшуюся «залой». В ней пахло очень больным человеком. Тетя Вера лежала на кровати усохшая, крошечная, как младенец. Спящее ее лицо выглядело маленьким и несчастным.

В комнате, где постелили Алисе, – она тут провела полтора года своей жизни – было, как всегда, душно. В доме никогда, даже в самую летнюю жару, не открывались окна, не выставлялись вторые рамы.

Несмотря на усталость, Алиса не могла заснуть. Ворочалась с боку на бок. В комнате тикали ходики. По-местному – полпервого, а в Москве – всего-то пол-одиннадцатого. В чужих дворах брехали собаки. Порой им вторил глупый Мухтар. Иногда по улице прорыкивал грузовик. Глушь, тоска, запустение.

Как хорошо, что она уехала отсюда навсегда!