Читать книгу "Чернильная кровь - Корнелия Функе"

Лет двадцать. Но слова на листке не были словами молодого человека. Они, похоже, многое знали.

— Пожалуйста! — Фарид так и не сводил с нее глаз. — Ты ведь попробуешь, да?

Мегги посмотрела в окно. Она вспомнила о пустых гнездах фей, об исчезнувших стеклянных человечках и о том, что ей когда-то давно сказал Сажерук:

Иногда рано поутру выйдешь умыться к колодцу, а над водой жужжат крошечные феи, чуть больше ваших стрекоз, синие, как лепестки фиалок. Они не больно-то приветливые, но по ночам мерцают, как светлячки.

— Хорошо, — сказала она.

Фариду показалось, что сейчас ему отвечает не Мегги, а кто-то другой.

— Хорошо, я попробую. Но сперва у тебя должны зажить ноги. В том мире, о котором рассказывала мне мама, хромому делать нечего.

— Ерунда, все с моими ногами в порядке! — Фарид ходил взад-вперед по мягкому ковру, словно желая наглядно доказать это. — Попробуй прямо сейчас!

Мегги покачала головой.

— Нет! — решительно заявила она. — Я должна научиться хорошенько это читать. Почерк не простой, да еще листок весь в пятнах, так что мне, наверное, придется его переписать. Этот Орфей не солгал. Здесь действительно кое-что о тебе написано, но не знаю, достаточно ли. И потом… — прибавила она как можно небрежнее, — если уж я попытаюсь, я хочу пойти с тобой.

— Что?

— Ну да! А что такого? — Голос Мегги выдавал, несмотря на все ее старания, как обидел ее ужас в глазах Фарида.

Фарид промолчал.

Неужели он не понимает, что ей тоже хочется увидеть все это — то, о чем рассказывали ей с такой тоской Сажерук и мать: рои фей над полями, деревья, такие высокие, что облака, казалось, могут запутаться в их ветвях, Непроходимую Чащу, комедиантов, замок Жирного Герцога и серебряные башни Дворца Ночи, рынок в Омбре, танцующий огонь, шепчущие озера, откуда выглядывают личики русалок…

Нет, Фарид этого не понимал. Он, наверное, никогда не испытывал тоски по другому миру, как и тоски по дому, терзавшей сердце Сажерука. Фарид хотел только одного: попасть к Сажеруку, чтобы предупредить его об опасности и снова быть с ним рядом. Он был тенью Сажерука и только эту роль и хотел играть, все равно в какой истории.

— Брось! Тебе туда нельзя! — Не глядя на Мегги, он поковылял обратно к стулу, сел и принялся отковыривать пластырь, который так старательно наклеивала Реза. — Никто не может вчитать в книгу самого себя! Даже Орфей! Он сам рассказывал Сажеруку, что уже пытался несколько раз, но ничего не получается.

— Вот как? — Мегги старалась говорить самоуверенным тоном. — Но ты же сам сказал, что я читаю лучше, чем он. Может быть, у меня все же получится!

«Хотя писать, как он, я не умею», — добавила она про себя.

Фарид обеспокоенно посмотрел на нее и сунул пластырь в карман.

— Там опасно, — сказал он. — Особенно для де…

Он не договорил и снова уставился на свои израненные ноги.

Дурак. Мегги почувствовала на языке горький привкус ярости. Что он о себе воображает? Она, между прочим, намного больше знает о мире, куда он просится.

— Я знаю, что там опасно, — сказала она сухо. — И либо я отправлюсь туда, либо не стану читать. Подумай об этом. А теперь иди — мне надо сосредоточиться.

Фарид еще раз взглянул на листок со словами Орфея и направился к двери.

— Когда ты попробуешь? — спросил он на пороге. — Завтра?

— Может быть.

Она закрыла за ним дверь и осталась наедине с написанными Орфеем словами.

6 ПРИВАЛ КОМЕДИАНТОВ

— Спасибо, — сказала Люси, открыла коробок и достала оттуда спичку. — Внимание! — крикнула она, и ее голос подхватило гулкое эхо. — Внимание! Прощайте навсегда, дурные воспоминания!

Филип Ридли. Дакота Пинк

Сажерук целых два дня пробирался сквозь Непроходимую Чащу. Людей ему попалось навстречу немного — несколько черных от сажи угольщиков, изможденный оборванец-браконьер с двумя кроликами через плечо и целый отряд герцогских егерей, вооруженных до зубов — вероятно, гонявшихся за каким-нибудь бедолагой, подстрелившим косулю, чтобы накормить детишек. Никто из них не заметил Сажерука. Он умел делаться невидимым и лишь на вторую ночь, услышав на соседнем холме завывание волчьей стаи, решился позвать на помощь огонь.

Огонь. Совсем иной в этом мире, чем в том, другом. Какое блаженство наконец вновь услыхать его трескучий голос. И отвечать ему. Сажерук набрал немного сухого хвороста, в изобилии валявшегося под зарослями вороньего глаза и чабреца, развернул листья, сохранявшие влажным и мягким украденный у эльфов мед, и сунул в рот крошечный комочек. Как страшно ему было, когда он в первый раз пробовал этот мед! Он боялся тогда, что драгоценная добыча сожжет ему язык и он навсегда лишится дара речи. Однако страхи были напрасны. Мед обжигал язык, как горячий уголек, но боль потом быстро прошла, зато, вытерпев ее, можно было разговаривать с огнем, как с хорошим другом. Действия крошечного комочка хватало на пять-шесть месяцев, а порой и на год. Стоило прошептать несколько слов на языке огня, прищелкнуть пальцами — и язычки пламени уже с треском вырывались из сухого хвороста, да и из влажного, и даже из камня.

Сперва огонь лизал ветки медленнее обычного, словно забыл его голос и не мог до конца поверить, что Сажерук вернулся. Но потом пламя зашептало ему слова привета, заплясало все радостнее, и вскоре ему уже пришлось обуздывать разыгравшиеся язычки, подражая их треску, и тогда огонь улегся, как дикая кошка, с мурлыканьем позволяющая бережно погладить себя по шерстке.

Пока огонь пожирал хворост и свет его отгонял волков, Сажерук невольно снова подумал о мальчике. Не перечесть ночей, в которые тот расспрашивал его о языке пламени, — ведь Фарид знал огонь только немым и злобным.

— Подумать только, — пробормотал Сажерук себе под нос, согревая пальцы над сонными огоньками, — ты все еще по нему скучаешь!

И он был рад, что хотя бы куница осталась с мальчиком и охраняет его от духов, которые ему повсюду мерещатся.

Да, Сажерук скучал по Фариду. Но были и другие, по кому он скучал целых десять лет, так что сердце у него изныло от тоски. И поэтому шаги его становились все торопливее по мере того, как он приближался к опушке леса и к тому, что ждало за ней, — к миру людей. Да, в другом мире его терзала не только тоска по феям, стеклянным человечкам и русалкам. Были и люди, по которым он скучал — не много, но тем сильнее томился он по этим немногим.

Как старался он забыть их с той ночи, когда пришел полумертвый от голода к дверям Волшебного Языка и тот объяснил ему, что пути назад нет… Да, в ту минуту он понял, что должен выбирать. «Забудь их, Сажерук! — Он все время твердил себе это. — Иначе ты сойдешь с ума оттого, что потерял их всех». Но сердце его не слушалось. Воспоминания, такие сладкие — и такие горькие… они грызли его все эти годы и в то же время поддерживали. Пока не начали бледнеть, выцветать, расплываться, пока от них не осталась лишь боль, которую он старался скорее заглушить, потому что она разрывала сердце. Какой толк вспоминать о том, что навсегда потеряно?