Читать книгу "Дуэт для одиночества - Алёна Жукова"

Бедная Лиза свой день рождения и еще две недели после провела в постели, слабо реагируя на происходящее. Жар не спадал, она не ела, бредила каким-то почтовым ящиком. Доктора сначала ставили разные диагнозы и рекомендовали перевести девочку в стационар, но Вера знала, что в больнице никто не обеспечит такой уход, как дома. Помощь Алексея гарантировала лучших врачей и лекарства на дому. Постепенно ситуация улучшалась и однажды среди ночи Лиза попросила пить, а потом есть, причем не что-нибудь, а горячую отбивную с жареной картошкой. Это означало, что Лиза пошла на поправку. Она почти не ела все эти дни. Вера обрадовалась, распахнула холодильник, но нашла там только четвертинку курицы, плавающей в бульоне. Она позвонила Петровичу и спросила, нет ли у него мяса, но Алексей Петрович опять холостяковал в отсутствии жены, поправляющей свое здоровье в очередном санатории, и питался исключительно в обкомовском буфете. Тот факт, что была глубокая ночь, не остановил Алексея Петровича. Он был готов ехать куда угодно и когда угодно, чтобы помочь Вере. Он вспомнил, что пару дней назад, все, что надавали в совхозе членам проверочной комиссии, бросил в машину своему секретарю. Наверняка, решил он, там было и мясо, и даже, может, телятинка парная. Тогда это было ему без надобности, и Вере тоже – она из-за болезни Лизы почти не готовила, а вот теперь понадобилось.

Он разбудил секретаря и заставил полезть в холодильник. Секретарь собирался замариновать вырезку на шашлычки, но Алексей Петрович потребовал везти ее к нему. Приказание начальника было исполнено. В третьем часу ночи Вера уже жарила отбивные. Алексей Петрович заглянул в комнату, где лежала Лиза. Ему вдруг стало не по себе – девочка не мигая смотрела в потолок и беззвучно шевелила губами. В руках у нее была кукла, которую она теребила и гладила по свалявшимся волосам.

«Совсем ребенок, – подумал Алексей Петрович, – сколько же еще Верочке предстоит забот, чтобы вырастить! Намучится, ох намучится. Тяжелая у нее дочка, но, говорят, гениальная. Буду им помогать, сколько смогу. Время, правда, такое наступило – все трещит и разваливается. Не знаешь, чего завтра ждать от этой перестройки поганой. Могут и погнать».

Когда Лиза окончательно пришла в себя и поняла, что ее перевезли в бессознательном состоянии на новую квартиру, то жизнь Веры превратилась в ад. Вместо дочерней благодарности за подаренный рояль Вера получила, что называется, на всю катушку. Были и слезы и крики, что инструмент плохой и чужой. Лиза утверждала, что верхи орут, а басы гудят и на таком она играть не сможет. Жить с розочками на обоях и с воланчиками на шторах ей тоже не хотелось. Она рвалась назад – в их старую квартиру. Как только ей разрешили продолжить занятия в консерватории, она поехала по старому адресу и постучалась. Ей открыла нетрезвая Валентина.

– Чего пришла, может, забыла чего? – злорадно уставилась она на Лизу.

– Письма. Вы получаете нашу почту? Мне письмо из Израиля не приходило?

– Тьфу ты! И эта туда же! Да чтоб вы все уже, к черту, уехали! Чище воздух будет.

– Я от учителя письмо жду.

– Не было никакого письма. И пусть Верка, наконец, на почте скажет, чтобы вам туда носили, а не сюда, понятно?

– Учитель не знает нового адреса. Письмо может сюда прийти.

– Так что, мне на него молиться?

– Нет, просто не выбрасывайте, пожалуйста, я за ним приду.

– Что значит – придешь? С пустыми руками не приходи, ясно?

Лиза повернулась и пошла через двор, по тропинке, в которой помнила каждый камень, каждую расщелину. Старый вяз у дороги облетел, и его корявые ветки, отлакированные дождем, натужно скрипели. Противно моросило. Лиза подставила и без того мокрое лицо дождю. Она вспомнила, как Ася Марковна выгуливала ее под этим деревом зимой и летом. Его ветки почти касались окон их квартиры. Жизнь дерева – его весенняя «ветрянка» набухших, как оспины, почек, летнее шушуканье буйной листвы, осенние этюды в охре и зимняя известковая мертвенность стали для Лизы частью собственной жизни. Она думала сейчас о том, что у нее с вязом была общая жизнь, точно так же, как с Асей, Майей Эдуардовной и Пашей. А теперь они с деревом расстались и с ее любимыми людьми тоже. Но к дереву она может прийти, прикоснуться щекой, а к ним – нет. Она стояла, прижавшись всем телом к мокрой коре вяза. Дождь усиливался. В консерваторию идти не хотелось.

С начала учебного, первого в ее жизни студенческого, года Лиза все никак не могла войти в колею. Она была самая младшая на курсе, а попала в класс к самому старейшему в консерватории педагогу – профессору Анне Валерьяновне Сергеевой, ученице самого Генриха Нейгауза. Профессору было за семьдесят, она называла Лизу – деточка, близко усаживалась и постоянно притрагивалась к ее рукам своими войлочными ладошками. От Анны Валерьяновны пахло сердечными каплями и пудрой. Буквально же на первом уроке Сергеева пустилась в хорошо отрепетированные воспоминания о великом учителе и предупредила, что в свое время Генрих Густавович, будучи совсем юным, заставил себя сесть на упражнения – «пятипальцовку», которые и привели впоследствии к совершенному владению инструментом и филигранной технике.

– C них и начнем, – резюмировала профессор, – и будем продолжать, пока аппарат не будет готов к серьезным нагрузкам.

После свободы и праздника, которым был каждый урок с Пашей, муштра Сергеевой стала для Лизы настоящей мукой. Единственной отдушиной были классы композиции у Анисова. Он по-отечески опекал Лизу и был счастлив увидеть ее на уроке после болезни.

Анисов смотрел на похудевшую, осунувшуюся Лизу и пытался ее разговорить. Он чувствовал, что на душе у нее нехорошо.

– Поздравляю! Я слышал, что вы переехали в отличный район и в хорошую квартиру, – бодро стартовал учитель. – И знаю от мамы, что у тебя теперь новый инструмент. Рояль – это правильно, совсем другое ощущение, правда?

– Правда, – равнодушно ответила Лиза, – теперь все другое.

– Ты не рада?

– Рада, только еще не привыкла.

– А знаешь, кто мне звонил? Догадайся, – и Анисов хитро прищурился.

У Лизы галопом понеслось сердце и сжалось горло.

– Павел Сергеевич?

– Он самый. Доволен и счастлив. Пока сидит в Италии и ждет разрешения на выезд. Похоже, они пытаются прорваться в Штаты вместо Израиля, но как получится – не знает. Передавал всем привет.

– А мне? – жалобно и, как показалось Анисову, с легким трагизмом в голосе спросила Лиза.

– И тебе тоже, всем.

– А почему не пишет?

– Думаю, не до того, наслаждается свободой и красотой.

– Значит, забыл…

Отчасти, это было правдой. Историю с Лизой Паша постарался вычеркнуть из сознания. Но память иногда выстреливала какой-нибудь длинноногой девчушкой на улице. Опять тянуло в паху, покалывало под ложечкой, но хотелось поскорее сбросить балласт вины и с легкостью распрощаться с прошлым. А прошлое постепенно растворялось в яркости новых впечатлений, еще не жизни, но уже пребывания в ином пространстве, в постепенном осознании его безграничных возможностей. Пустые слова – Австрия, Вена, Италия, Рим теперь материализовались в цвета и формы, запахи и звуки. Вместо черно-белого кино их прежней жизни, закрутилось цветное – в красивых декорациях, на незнакомом языке и с авантюрным сюжетом. Пока оно им очень нравилось.