Читать книгу "Масть - Виталий Каплан"

– Ищет детей с задатками Светлых Иных? – ухмыльнулся я.

– И это тоже, – кивнул дядюшка, – но таковых там всё-таки меньшинство, Иные – редкость.

Вновь я собрался спросить его – распознал ли он во мне задатки Иного ещё тогда, семнадцать лет назад, когда ездили мы с матушкой к нему в Туманный Луг. И вновь не решился… сам не знаю отчего. Вместо того спросил:

– Так что же у графини за признак отбора такой?

– Она ищет детей, которых можно воспитать так, чтобы те становились помощниками Иных. Без магии, без умения нырять в Сумрак, но с такими характерами, которые присущи Светлым. Жажда мировой гармонии, мечта о Великой Цели, восторженность и бескорыстность… И, разумеется, ум. Когда детишки сии станут взрослыми, графиня соорудит им дворянство… что, как понимаешь, с её возможностями совсем не трудно… а после начнёт двигать на разные государственные посты. Да и не обязательно им оказывать постоянную протекцию… достаточно лишь дать начальный толчок, а там уж они и сами друг дружку поддержат. Таким образом она и надеется преобразовать Россию к лучшему, искоренить пороки, насадить добродетели… и сама не понимает, насколько всё сие неосуществимо. Тут графиня глупа. Но глупа она касательно конечных целей, а вот в методах – весьма умна. И в любом случае замысел хорош уже тем, что выращенным ею Светлым будет, на кого опираться. Причём чисто по-дружески, а не тратя драгоценную силу…

– Так она что, собирается открыть людям тайну Иных? – чуть не облился я чаем. – Это же строжайшее нарушение Договора! Инквизиция же взбесится!

– Она не настолько проста, племянничек. Про Иных, конечно, её питомцам сказано не будет… а вот про некое общество добрых людей, владеющих древними знаниями и вознамерившихся привести человечество к Свету… Понимаешь, к чему клоню? И ведь не прикопаешься. Масонские ложи – дело исключительно человеческое, к Иным отношения не имеет, под Договор не попадает… Слышал небось, как французский сочинитель господин Вольтер выразился о Творце? «Если Его и нет, то Его бы всё равно следовало придумать». Вот точно так же мы, Иные, можем о масонстве сказать. Полезнейшее изобретение!

Ничего столь уж нового в его словах не было. В Петербурге Харальд кое в чём тамошних масонов использовал. Иногда ведь попросить (или приказать) человечку из их среды бывает гораздо действеннее, чем швыряться направо и налево потоками силы. Впрочем, если наши столичные Тёмные лишь использовали петербургские ложи, то графиня Яблонская пошла гораздо дальше – собралась таковую ложу сотворить из ничего. Из уличной грязи, из отбросов!

– Откуда вы так хорошо знаете её планы, дядюшка? – задал я естественный вопрос. – Неужто смогли считать графинины мысли?

– Ага, считаешь их! – скривился дядя Яник. – У неё такая защита стоит, что мало кто из Высших одолеет. Но неужели думаешь ты, что Виктория Евгеньевна держит эти замыслы втайне от своих дозорных? А вот они – не Высшие, и не все даже первого ранга… и не все умеют держать язык за зубами, а мысли за костями черепа. Поэтому за долгие годы по обмолвочке, по крупиночке, по догадочке… сложил я всё это в чёткую картину.

– И что же дальше? В Инквизицию разве стукнуть?

– Я тебе стукну! – Дядюшка шлёпнул ладонью по столу так, что ферзь его подпрыгнул, а пешка с A5 сдвинулась на A4. Неохотно вернул он её на место. – Нам следует держать графинины придумки в строжайшей тайне. Ты даже не представляешь, племянничек, сколь красивую комбинацию тут можно построить! Шахматы по сравнению с этим – тьфу, жалкое подобие! И тебе я сейчас поведал лишь затем, что по-родственному доверяю. Ну и когда придёт время сию комбинацию разыгрывать, то и тебе отведена будет некая роль.

– Ладно, дядюшка, – двинул я правую ладью в дело. – С графиниными задумками, с мировыми идеями – тут всё понятно. А вот скажите-ка лучше, почему князя Корсунова проморгали? Он же с задатками Тёмного Иного! Почему до сих пор не посвящён?

– И не будет! – Дядя Яник вновь хлопнул по столешнице, на сей раз без ущерба для фигур. – Не бывать ему Иным, пока я тверской Дозор возглавляю. А чтобы лучше ты понял почему, просвещу тебя относительно Модеста Яковлевича. Очень любопытное, надо сказать, насекомое.

– Почему же вы не дали мне сведений на него наряду с прочей городской знатью? – задал я давно мучивший меня вопрос.

– Хотел, чтобы он оказался для тебя неожиданностью… то есть чтобы выводы твои были непредвзяты. Ибо мнится мне, что с князем этим тебе доведётся ещё пересекаться под острыми углами. Кстати, к большому сожалению, но тебе мат, – двинул он оставшегося своего коня совсем неожиданным для меня образом. – Зевнул ты, Андрюша, увлёкся… Ну да ладно, слушай внимательно.

Князь Модест Яковлевич Корсунов оказался родовитей некуда – по отцу он вёл своё происхождение от самого Рюрика, а по матери приходился дальней роднёй августейшей нашей династии. Помимо родовитости был он несметно богат – крепостных у него насчитывалось аж пять тысяч душ, имения раскиданы были и по Тверской губернии, и по Московской, и по Новгородской. Родился он в год восшествия на престол Елизаветы Петровны, женился же совсем недавно, лет шесть назад, да и с женой вышло весьма нехорошо. Сказать, что был Модест Яковлевич знатным кобелём, – это ничего не сказать. В усадьбе его, Старом Логу, имелся гарем из тридцати с лишним девок, но не брезговал он и дочерями соседей-помещиков. Если же соседи возмущались – могло случиться всякое. Нескольких недовольных он попросту выпорол, а обратившись в суд, бедолаги сами же и оказались виноваты. Причём этим, можно сказать, ещё повезло. Усадьбу дворянина Овсянникова он спалил дотла… Губернское же следствие установило, что возгорание приключилось в результате самовозгорания. Помещицу Соболеву, вступившуюся за честь юной своей воспитанницы, князь велел раздеть донага, обмазать дёгтем, обвалять перьями и в таком виде посадить в лодку без вёсел, пустить по реке. Зверушек также любил – помимо множества собачьих свор содержались на его псарнях волки и медведи… нравилось ему травить медведями непокорных. Иногда, после первой крови, зверя унимали, а бывало, что жертвы покидали сию скорбную юдоль. Следствие если и велось, то обычно устанавливало, что несчастный господин N. был разорван диким зверем во время охоты. На охоте же всякое случается.

Про то, что вытворял он со своими крестьянами и дворовыми людьми, нечего и говорить. «Я понимаю, – кипятился дядюшка, – дворню время от времени следует сечь… ну вот хотя бы как у Скудельниковых это заведено. Без этого ни порядка не будет, ни уважения к господину. Но кандалы-то зачем? Рогатки зачем? Дыба в подвале, прочие станки… У нас в Экспедиции таких устройств отродясь не было, какие он завёл!»

Жаловаться на князя бесполезно, поскольку и суд, и канцелярия генерал-губернатора, и полиция, и предводители дворянства – всё им скуплено оптом и в розницу. Жадностью Модест Яковлевич не страдал, щедро одаривал всех, в ком видел для себя пользу, а иногда, из широты натуры, – и тех случайных своих знакомцев, кто попал в бедственное положение. Имелись у него крепкие связи и в столице. Государыне он ежегодно посылал превосходные картины – имелся у него среди дворовых людей талантливый художник Родька, содержавшийся под замком в особо выстроенном для него флигеле.