Читать книгу "Чужая игра - Виталий Гладкий"

Спасти ее не удалось…

Ее похороны прошли как в тумане.

Мне сразу же дали отпуск, но я никуда не поехал, даже на нашу базу отдыха в лесу неподалеку от города.

Я запил.

Запил по-черному, будто хотел сгореть от водки.

Где я все эти дни после смерти мамы шлялся, сказать было трудно. Слава богу, у меня хватило ума оставить на работе в сейфе служебное удостоверение и пистолет.

Мама, мама, как теперь мне без тебя жить…

Ведь я один, словно перст, если не считать каких-то дальних родственников.

Один…

Но я их найду… клянусь! Чего бы это мне ни стоило. Найду!

Мама, я им никогда и ничего не прощу. Никогда!

Киллер

Военный городок, куда меня доставили на «уазике», раскинулся в лесном массиве.

Я не знал, насколько он велик.

Но, судя по деревьям, это был настоящий девственный лес, давно не слыхавший звуков пилы и топора, разве что в те времена, когда строились коттеджи для обитателей обнесенной «колючкой» зоны.

Все дома здесь были деревянными, с черепичными крышами, вот только цвет черепицы был не красный, а серовато-зеленый — наверное, для маскировки.

Для этих целей и коттеджи строили несколько хаотически — на первый взгляд, — чтобы создать видимость богом забытой деревеньки, если противник вздумает посмотреть из заоблачных высот или из космоса.

Внутри городка тоже росли деревья, в основном сосны и березы. Улицы как таковой не было, лишь вымощенные бетонными плитами дорожки змеились между вековых стволов, напоминая парковые аллеи.

«Уазик» остался за первой полосой охранения, тоже опутанной колючей проволокой, возле сиротливо приютившейся сторожки, напоминающей домик лесничего.

Самое интересное — я нигде не увидел охранников; ворота зоны бесшумно открылись, едва наш фургон выехал из-за поворота на финишную прямую.

Но, присмотревшись, я заметил по сторонам ворот — метрах в двадцати — хорошо замаскированные дзоты, откуда холодно поблескивали оптические прицелы снайперских винтовок.

Наверное, такие укрепления были расположены по всему периметру, и охрана имела не только обычный пехотный арсенал, а и кое-что похлеще.

Вместо вторых ворот, ведущих собственно в сам городок, мы прошли через большую, размером с дверь магазина, калитку и очутились в оплетенном «колючкой» тамбуре, упирающемся в проходную.

Там у Абросимова и Ливенцова отобрали оружие и проверили (в том числе и меня) на каком-то детекторе незнакомой мне конструкции.

Я шел первым, а потому имел время и возможность увидеть эту хитрую штуковину в действии, как бы нечаянно сместившись почти за спину капитану в общевойсковой форме, наблюдавшему за телеэкраном, на котором трясли костями скелеты полковника и его подчиненного.

Разрешающая способность электронного оборудования была такова, что я мог спокойно посчитать металлические пломбы во рту Абросимова.

Похоже, этот городок хранил столько тайн, что на их защиту не пожалели кучу денег.

Интересно, сколько сюрпризов и каких скрывал периметр между рядами колючей проволоки?

И еще я подумал, что мне очень не хотелось бы когда-нибудь проверить это на собственном опыте…

Мы шли долго, минут двадцать, по выписывающим зигзаги дорожкам, пока, наконец, не очутились перед… очередной проходной!

Здесь нас проверяли не менее тщательно, чем на первом КПП, разве что без электроники; по крайней мере — видимой.

И тут командовал парадом капитан, но уже в спецназовском берете и с орденскими планками на могучей груди.

Вместе с ним службу несли два сержанта, похоже сверхсрочники или контрактники — им было явно за двадцать, — и прапорщик, цыганковатый малый с угрюмым, недоверчивым взглядом.

Форма на них сидела как влитая и блистала чистотой. Чего нельзя сказать о новизне.

Видимо, служивые не только штаны просиживали в нарядах, а и ежедневно шпарили по пересеченной местности, доказывая в многокилометровых марш-бросках свои права на краповый берет и нарукавную нашивку с замысловатым изображением мифического крылатого грифона, терзающего змею…

Коттедж был, как и все остальные, одноэтажный, обшитый тесом, с крыльцом, завалинкой, разве что размером не вышел — примерно шесть на пять метров, — тогда как другие имели общую площадь минимум вдвое больше.

На лужайке перед ним лежал красный резиновый мяч и стоял прислоненный к скамье складывающийся велосипед с потертым седлом.

Вокруг царила та удивительная тишина, которая бывает только в сельской глуши. Слегка припорошенная снегом трава казалась сотканным из серебряных нитей ковром с рисунком, образованным хаотическим скоплением островков более высокого сухостоя.

Солнце спряталось за тучи, и казавшийся сказочным коттедж будто парил в платиновом мареве.

— Вот мы и прибыли…

Абросимов деловито потопал ногами, стряхивая пушистые снежные комья, и стал подниматься на крыльцо.

— Милости прошу, — поманил он меня. — Сюрпри-из… — пропел он, подмигивая мне и Ливенцову. — Сезам, откройся!

Полковник постучал в дверь.

Она отворилась тотчас — наверное, нас увидели в окно.

На пороге встал, вытянувшись во фрунт, молоденький солдатик с простодушным веснушчатым лицом и в накинутом на плечи белом медицинском халате.

— Здра… жла!..

— Верю, — решительным жестом остановил его приветственный залп полковник. — Здоровье — это единственное, что всегда в дефиците. А потому вдвойне приятно, когда его желают от всей души. Не так ли, Пестряга?

— Так точно, товарищ полковник! — отчеканил солдат.

И преданно вытаращил светлые глаза.

— Орел… — ухмыльнулся Абросимов. — И главное — трезвый. У вас сегодня в санчасти что, банный день?

— Извините, товарищ полковник, не понял! — снова рявкнул солдатик.

Несмотря на не очень впечатляющие габариты, голос у него был как у церковного дьякона.

— Так ведь в остальные дни недели вы под мухой уже с утра и только в банный день пьянствовать начинаете после шести вечера. Спирт по-прежнему пьете неразбавленный?

— Ага… — смутился Пестряга. — Вода здесь, товарищ полковник, ни к черту…

— Ну-ну… — снова осклабился Абросимов. — Я так думаю, что пора вашей санитарной шарашке устроить небольшой сабантуй… эдак дней на десять. Все подразделения уже прошли по маршруту в зоне высшей категории сложности, остались только вы. Там на свежем воздухе, без пайка, самая опохмелка. Служить в санчасти останется только тот, кто дойдет. Так что держись, Пестряга.