Читать книгу "Не люби красивого - Марина Серова"

— Нет, конечно. Хорош знакомый, который не знает адреса своего приятеля! А ты что, к нему в гости собралась?

— Пойти к Алексу в гости — это было бы хорошо. Но только вряд ли я застану его дома.

— Таня, ты что-то не договариваешь. Почему ты так уверена, что Алекса нет дома, хотя именно там его следовало бы искать в первую очередь?

— Да ни в чем я не уверена. Я даже готова это проверить. Но для этого мне нужен его адрес или на худой конец телефон.

— Ничего нет проще. Я тут неподалеку видел интернет-кафе, выйдем в Сеть и узнаем все, что нам надо.

И действительно, менее чем через полчаса из сети удалось выловить адрес Алекса Миро. Фамилия Миро, как выяснилось, не самая популярная у французов. Однако только в Париже людей с такой фамилией оказалось несколько десятков. Но Алекс был только один. И жил он в шестом округе на бульваре Сен-Жермен, 65.

— Таня, а фамилия папы господина Миро часом не Корейко? — спросил Анатолий, намекая на известного персонажа Ильфа и Петрова.

— Судя по тому, как он обошелся с моей подругой, папу его звали Остап и фамилия у него была Бендер. А почему ты про Корейко вспомнил?

— Да потому что не встречал я преподавателей лицеев, которые бы жили в особняках на бульваре Сен-Жермен.

— Так, может быть, это совсем маленький особняк, малосемейный.

— На бульваре Сен-Жермен? Это тебе не улица Казина в Трубном районе нашего родного Тарасова. Ну, что? Звоним? — спросил Анатолий, доставая свой мобильный телефон.

— Звоним.

Он набрал номер, через несколько секунд в телефоне раздались длинные гудки. Трубку никто не брал. «Чего и следовало ожидать», — сказала я про себя.

В голове у меня созрел план, в который мне очень не хотелось посвящать Анатолия, да и вовлекать его в реализацию задуманного тоже было бы нечестно. Я профессионал и риск воспринимаю как необходимое условие выполнения своих профессиональных обязанностей. Подвергать же риску людей неподготовленных я считаю недопустимым и в ситуациях, опасных для жизни, всегда действую самостоятельно.

— Таня, ты удивительная женщина! — услышала я, словно издалека, голос Анатолия.

— А еще умная, красивая и чертовски привлекательная, — не задумываясь, ответила я, — о каком конкретно из моих достоинств ты хочешь поговорить?

— Скорее, не о достоинствах, а о недостатках.

— А вот критики в свой адрес я не переношу. Имей это в виду.

— Хорошо, учту и буду предельно осторожен. Таня, ты второй день в Париже, а я так еще и не понял, понравился он тебе или нет. А ведь кто только не восхищался этим городом!

— Скажи еще, что Париж — это город влюбленных. Мне про это Ленка все уши прожужжала.

— И в этом я ее полностью поддерживаю.

— А я нет. Для нас, русских женщин, как известно, с милым и в шалаше рай. А не только в Париже. Ориентация у нас другая — не на то, где, а на то, с кем.

— Значит, в романтическом ключе мы Париж не рассматриваем?

— Совершенно верно. Никакой романтики!

— Понял. А Париж гастрономический тебе подойдет?

— Что? Проголодался?

— Нет, но очень хочется, чтобы Париж все-таки произвел на тебя впечатление.

— Я девушка привередливая, и угодить мне трудно.

— Это я понял и все-таки попытаюсь. Итак, на какое-то время забываем о твоем Алексе, прости, о Ленкином, — Анатолий поднял руки вверх, делая вид, что опасается моего гнева, — и идем есть макарони.

— Толя, ты ничего не путаешь? Париж — это устрицы, лягушачьи лапки, сыры, соусы и, конечно же, вино. А макароны — это у соседей в Италии.

— Все, что ты перечислила, — это завтрак туриста, и мы его, безусловно, попробуем, а те макароны, которыми я собираюсь тебя соблазнить, не имеют никакого отношения к спагетти и пасте.

— Ты собираешься меня соблазнить? — поймала я его на слове.

— Конечно. Парижем.

— Аааа, — с нотками разочарования в голосе протянула я.

Анатолий эти нотки услышал и, желая поддразнить меня, с наигранной строгостью процитировал известного киногероя:

— Таня, руссо туристо облико морале. Я хочу влюбить тебя исключительно в Париж.

— Ну, если других претендентов на мое сердце нет, я согласна. Так чем ты собираешься меня соблазнять? Учти, к макаронам я абсолютно равнодушна. С детского сада.

— Вот мы и проверим.

Через несколько минут неторопливого шага по узким улочкам, на которых удивительным образом находилось место и для пешеходов, и для автомобилей, мы вышли на улицу Бонапарта, и Анатолий подвел меня к кондитерской. Ее витрины были украшены неимоверной красоты бонбоньерками, среди которых возвышались небольшие пирамидки из круглых разноцветных печеньиц.

— Ладуре, — прочитала я вывеску кондитерской.

— Таня, в Париже все звучит гораздо мягче. Эта кондитерская называется «Лядюре». А это, — и Анатолий указал на пирамидки, — те самые макарони, которыми я и собирался тебя соблазнить. Причем здесь, в «Лядюре», они самые вкусные.

Мы вошли в кондитерскую, где было маленькое кафе, скорее напоминающее салон какой-нибудь светской львицы, жившей в XIX веке. Вдоль стен стояли маленькие круглые столики с большими креслами, обитыми синим шелком с золотыми цветами. Плотные синие шторы на окнах рассеивали дневной свет, а ковер на полу, в тон шторам, приглушал звук шагов. В воздухе витали ароматы специй, шоколада, кофе, лепестков роз, ванили, черной смородины… Все вместе создавало атмосферу уюта и иллюзорности происходящего.

— Нам повезло, — сказал Анатолий, предлагая мне сесть за только что освободившийся столик, — обычно здесь все места расписаны.

Когда к нам подошел официант в ливрее, я окончательно потерялась во времени, где единственным ориентиром для меня был мой спутник. Он что-то сказал официанту, тот кивнул и с достоинством удалился.

— Так чем же ты собираешься меня кормить?

— Я же сказал, макарони, маленькими миндальными печеньями-безе, скрепленными попарно с помощью крема. Их еще называют Gerbet или парижскими макарони. Я заказал свои любимые — малиновые и фисташковые и парочку с экзотическим вкусом: гавана и явайский перец.

Макароны принесли вместе с двумя чашками дымящегося горячего шоколада, от которого исходил восхитительный аромат. На блюдцах разноцветным конфетти лежало печенье. Я взяла одно и поднесла ко рту. Печенье чуть слышно хрустнуло, и во рту разлился сладкий вкус начинки. «Нет, это не еда, — подумала я про себя, — это блаженство, граничащее с нирваной». Сравнение с нирваной пришло мне в голову потому, что я вдруг поймала себя на мысли, что убийство Алекса и неудавшаяся семейная жизнь Ленки вдруг отодвинулись далеко на задний план. Мне было так хорошо и легко в этом пряничном домике, где время, казалось, замерло, что захотелось воскликнуть, как когда-то Фаусту: «Остановись, мгновенье! Ты прекрасно».