Читать книгу "Поцелуй меня первым - Лотти Могач"

Кажется, тогда я осознала: кто бы чего ни говорил, никакие таблетки, никакая терапия не в силах меня вылечить. Что бы там ни было у меня с головой, это навсегда. Терапия, лекарства – все это чушь собачья. Вот вы на днях говорили о «сражении» с МДП, вроде это дракон, которого надо одолеть, но у меня совершенно другое чувство. Болезнь укоренилась в моем характере, стала частью меня, мне с ней жить до самой смерти. От себя не спасешься. Вот так. Мне где-то встречалась такая цитата: «От самой себя не излечиться». Вот я чувствую то же самое.

Каждый день, просыпаясь, я решаю, смогу ли жить с собой дальше. Я-то знаю накатанный сценарий. Знаю, что со мной происходит сейчас. Если меня накачать лекарствами, я утихомирюсь, но буду лишь наполовину жива. Буду существовать. Уйдет запал, я не смогу творить. А в маниакальной фазе я слишком жива, чересчур. Кроме того, мания приходит все реже – с возрастом так, наверное, всегда бывает, – вместо нее накатывает депрессия.

Карьера у меня не сложилась – а ведь я была из крепкого среднего класса, столько денег вложено в мое образование, столько упущенных возможностей. Я все разбазарила, по выражению мамы.

Если я не пью таблетки, я схожу с ума и причиняю боль другим, отчего потом хочется повеситься. А если пью – то гаснет моя искра, я не могу глубоко чувствовать мир и тащу себя сквозь поток жизни, как все остальные, расходую ресурсы, ем и испражняюсь. Из-за таблеток я не могу нормально думать – начинаю повторять то, что пишут в газетах, занимаю линию наименьшего сопротивления. На днях разгорелся спор, стоит ли покупать красные маки и носить их в день памяти погибших, или это показуха. Я слушала и так и не смогла понять, а что же сама думаю на этот счет. Я веду муторную нормальную жизнь, плыву по течению. И зачем? Ради того чувства, когда понимаешь – с тебя хватит, когда собираешься заполнить очередную налоговую бумажку, а ощущение, будто на тебя навалилась гора, и думаешь: может просто покончить со всем? И так постоянно.

Заглядывая в будущее, я вижу там все ту же тягомотину, только мне при этом на десять дет больше. Когда я смотрюсь в зеркало, то вижу, где намечаются глубокие морщины, как у старух, как у мамы, если бы не вся ее «пластика», – и вот оно, мое будущее, прямо передо мной. Еще несколько лет – и я начну увядать, превратившись в женщину среднего возраста. Уже сейчас мужчины начинают смотреть сквозь меня. Я представляю, как будет стареть мое лицо, как в замедленной киносъемке: быстро углубляются морщины, скорбно опускаются уголки рта, опускаются десны, вылезают седые волосы. И в конце концов я рассыпаюсь в прах. Ах да, чуть не забыла – еще старческий маразм. Сначала стираются воспоминания и жизненный опыт, а потом снимаешь штаны прямо у газетного киоска, как папа. Я не хочу быть заживо погребенной в собственном теле.

Вы спрашивали о детях. Я не собираюсь заводить детей, не возьму на себя такую ответственность. Мне и за собой уследить трудно, какие уж тут дети.

Я живу на автопилоте, повторяю одни и те же действия, все больше и больше растворяясь, сплю, просыпаюсь, ем, хожу в туалет. Не доверяю ни себе, ни своим порывам и чувствам, во мне нет уверенности. То полутруп, то стихийное бедствие. Я больше не хочу так жить.

Впрочем, я все же отхватила свой кусок жизни. Несмотря на депрессуху, на то, сколько огорчений я принесла людям и сколько времени прошляпила в вонючих барах Сохо, несмотря на все свои ошибки, я все-таки жила, чего не скажешь о многих других. Теперь я знаю, каково это, и не хочу продолжения. В моих словах нет грусти, только то, что я попробовала. Спасибо, но жизнь не для меня».

На этом «автобиография» заканчивалась. Повременив, я открыла новый текстовый документ. Мне бросилось в глаза одно несоответствие: в резюме группа называлась «Мария безутешная», а в этом тексте – «Мария безбожная». Я сделала себе заметку: спросить, как все-таки правильно. Затем я ответила Тессе, что все получила и готова приступать.

Пятница, 19 августа 2011 года

Две новости за сегодняшний день: Тессу опознали вполне вменяемые парень и девушка, а еще мне удалось зайти в интернет.

Утро выдалось неплохим. Чтобы избежать пробуждения в липкой духоте, как вчера, я не стала застегивать палатку на ночь и улеглась головой к выходу, предварительно повесив на шею маску для сна. С наступлением утра я выползла из палатки, оттащила матрац в тень соседнего дерева и сразу же натянула маску на глаза. Все это я проделала в полусне, так что к двум часам дня выспалась и чувствовала себя посвежевшей.

Я съела на завтрак три печенья, наскоро вытерлась влажными салфетками и отправилась продолжать опрос. Недалеко от центральной поляны двое новоприбывших ставили палатку. Я не сразу разобралась, кто из них парень, а кто – женщина: у обоих длинные прямые волосы, оба тощие, вдобавок девушка плоскогрудая, как доска. В мочки ушей парня вставлены большие втулки черного цвета размером с монету в один евро.

На вопрос, приходилось ли им отдыхать здесь прошлым летом, они ответили утвердительно. Тогда я показала им фотографию Тессы. Они перебросились парой фраз на своем языке, и мужчина сказал, что помнит англичанку, похожую на ту, которая на фотографии. Она приехала одна, но волосы у нее были длиннее, и звали ее не Тесса. В этом они не сомневались, хотя имени вспомнить не смогли, только то, что оно было длиннее и начиналось на «с».

Разумеется, Тесса могла назваться чужим именем. Меня интересовало, как она была одета или о чем говорила, но мои собеседники не могли вспомнить, хотя обещали подумать. Не буду радоваться заранее. Нужно больше сведений.

Я вернулась на свой матрац в тени и только задремала, как вдруг меня потянули за руку.

– Энни тебя с нами зовет, – сказал Мило.

Задняя дверь фургона была закрыта. Энни, сидя за рулем, объяснила, что ей нужно в банк, и пригласила меня съездить с ней в город и купить еды.

– Нельзя же питаться одними печеньями, – упрекнула она.

– А интернет-кафе там есть?

– Наверняка. Это ведь не глухая деревня, а приморский город, перевалочный пункт для туристов.

Я уселась впереди, вместе с Мило; малыш лежал на заднем сиденье. Мне уже доводилось ездить в автофургоне, когда перевозили мамину мебель на склад, но фургон Энни был совсем другим: очень старая модель. Отсутствие пластиковых деталей и вставок на приборной доске придавало автомобилю какой-то незавершенный вид. Чего-то недоставало и колесам: я чувствовала каждый камешек на дороге. Внутри было невообразимо душно и пахло то ли пластмассой, то ли молоком, то ли старыми носками. Везде – не только в кузове, где они жили, но и впереди – что-то валялось, на полу толстым слоем лежали книги и CD-диски, боковые окна наполовину заклеены яркими наклейками. С переднего зеркала свисала непонятная пушистая штука на веревочке; Мило, заметив, как пристально я изучаю ее, поторопился объяснить, что это – лапка его кролика.

– Он умер своей смертью, – пояснила Энни и с натугой крутанула руль. Машина глухо и озабоченно закряхтела, очень похоже на мамино покашливание по утрам, но не остановилась, и мы поехали дальше.