Читать книгу "Свобода по умолчанию - Игорь Сахновский"

Потом они снова лежат, как два обнявшихся зародыша, и чуть позже, когда он встаёт, чтобы принести ей воды, она тоже позволяет себе две-три секунды подглядывания, Турбанов стесняется (слишком давно знает и не любит своё тело), но Агате удаётся коротким улыбчивым взглядом выразить ровно то, что ощутил он, подглядывая за беженкой.

И они оба вполне ясно осознают, что их угораздило обзавестись этой мнимой, почти неназываемой вещью, которая одна способна заменять остальной мир или как минимум тех пресловутых китов, на которых он всё ещё опрометчиво стоит.

Вечером они всё же выходят из дома погулять. Погода напоминает рождественскую: тёплый и тихий снегопад.

Им всё равно, в какую сторону идти, потому что ни один совместный маршрут не исключает возможности время от времени срочно целоваться. У них это отлично получается, как будто они такие опытные целовальщики, хотя на самом деле оба уже подзабыли, когда это делали в последний раз.

Они теряют всякую бдительность и никого не замечают вокруг, пока на повороте к улице Розы Люксембург их не берут в кольцо семь-восемь бодрых мужичков из нравственного патруля, все красавцы в полной экипировке – надувные хоругви, звенящие цепи с крестами, папахи, позументы, весёлая беспощадная правда в глазах. У этих ребят всегда наготове шутки в народном духе: «Глянь, как сосутся! Видать, оголодали вконец» и справедливые слова о разврате в общественных местах. Турбанов и Агата не успевают опомниться, как их уже крепко и дружественно ведут под руки, с невидимыми тычками под рёбра и похлопываниями ниже спины, заталкивают в тёмный проулок и командуют: «Стоять! Документы предъявили быстро!»

Турбанов машинально ощупывает карманы и вспоминает, что никаких документов у него больше нет. Удостоверение госслужащего забрали при увольнении, обрывки паспорта и трудовой книжки проглотил шредер.

«Так и запишем в донесении: предаются распутству и блуду. В законном браке не состоят. Василий, давай сам его проверь!» Один из команды, тот, что пониже ростом, с обезьяньей быстротой шарит в турбановской куртке и довольствуется конвертом с полуторамесячной заначкой – конверт тут же растворяется в темноте.

«Руки убери!» – хрипит Турбанов, обращаясь к деятелю, который вдруг приобнял его сзади, применив удушающий приём.

«Вот чёрт!» – говорит Агата, которую, к счастью, никто не приобнял. Она открывает сумочку, достаёт пистолет Хмурого и направляет на того, кто здесь ей кажется главным.

«Что это значит???» – спрашивает главный неожиданно женским голосом.

«Это значит, я сейчас разнесу твою пустую башку. И не только твою».

Для большей ясности Агата стреляет в воздух. Сначала слышится знакомый звук удара сырой картофелины о жестяной бак, а потом на головы им всем обваливается примерно двести килограммов свежего снега с потревоженных ветвей.

Народные контролёры суетливо отряхиваются и вопросительно смотрят на своего старшего, старший вопрошающе взирает на Агату. Быстрее всего до них доходят её слова: «Пошли вон».

Вернувшись домой, они делятся новыми впечатлениями. «Значит, так и запишем в донесении: предаётся распутству, а в законном браке не состоит». – «Ему, видишь ли, чтобы вступить в брак, пока не хватает ровно миллиона долларов, такое условие». – «Да, точно. Как я могла забыть!»

Затем переходят к другой важной теме. Турбанов однажды вычитал у какого-то нравственно устарелого француза, что самая интимная ласка между любящими людьми – дышать друг другу изо рта в рот. Разумеется, это надо сейчас же попробовать.

Опыт оказывается умопомрачительным и захватывающим. Как они сами раньше до этого не додумались?

Рты у них заняты, поэтому эксперимент проходит без единого слова.

И вдруг в полной тишине из прихожей абсолютно отчётливо доносится голос Хмурого: «Говорите, я слушаю!»

26

Красться босиком по собственной квартире в сторону прихожей – не самый увлекательный вид спорта, чреватый нарушением пределов самообороны, поскольку этот крадущийся, несмотря на смертельную бледность, твёрдо намеревается изничтожить любое живое существо, встреченное на пути.

Ни одного живого существа в прихожей не обнаруживается.

Звук раздаётся из продуктовой сумки, в которой Турбанов принёс домой одежду и личные вещи Хмурого да так и оставил под вешалкой – на потом. Между чёрными складками пальто моргает и дёргается оживший телефон.

«Говорите, я слушаю!» – повторяет автоответчик, прежде чем дать слово человеку, который в телефонных контактах Хмурого обозначен двумя понятными словами: RODINA BABLO.

Абонент RODINA BABLO говорит тягучим сладким голосом, похожим на повидло:

«Сергей Терентьевич, добрый вечерочек! Звоню напомнить – завтра у нас всё как обычно. В этот раз Витюша привезёт. Мальчик новенький, но послушный, раньше генералитет возил. Передавайте от меня боссу нижайший привет! Ну, в смысле, поклон. До свиданьица!»

Турбанов держит руку с телефоном немного на отлёте, будто это взрывное устройство или ядовитый паук. Он испытывает потребность выбросить этот телефон, зашвырнуть куда-нибудь подальше. Но не зашвыривает, а насаживает его на магнитную вешалку для зарядки.

«Какой сегодня день?»

«Воскресенье», – отвечает Агата.

Стало быть, завтра понедельник. Первый понедельник месяца.

Ребус не нуждается в разгадке. «Завтра всё как обычно» – это значит, что к концу обеденного перерыва, без пятнадцати час, на стоянку мэрии подъедет лазоревый «Бентли Экстра Континенталь» – таких машин только две на весь город, и обе принадлежат сети супермаркетов «Родина». Подъедет и будет ждать, пока из-за колонн на крыльце не появится человек с тяжёлым, мрачным лицом и не приблизится к машине буквально на пару секунд. И благодаря этим почти невидимым движениям на целый огромный миллиметр сдвинется некое зубчатое колесо, сдобренное жирной смазкой, и весь громоздкий, косный механизм продолжит свой ход.

Если бы Турбанова не уволили с работы и он всё ещё ходил обедать в Кулинарию № 1, то эта ежемесячная сцена до сих пор имела бы немого, безучастного, но преданного зрителя.

Если бы Агата не застрелила Хмурого, то расклад ролей в этой сцене оставался бы таким же простым и бесспорным, как трижды три – девять, хоть ты умри. Теперь же, думал Турбанов, у трижды трёх появился шанс на какой-то другой результат.

«Хочешь, я тоже завтра пойду? Просто послежу и прикрою тебя».

Нет, говорит он, даже не думай. Он пойдёт один.

Между прочим, Агата не спрашивает, зачем ему нужно туда идти, и он ей благодарен за это. А если бы и спросила, он вряд ли сразу нашёл бы точный ответ. Потом, немного поразмыслив, он всё же признался бы в сильном желании увидеть всю картину в другом ракурсе – как минимум с противоположной стороны запылённого окна той пресловутой пирожковой. Не говоря уже о молчаливой несчастливости окружающего пространства, которое только и ждёт, чтобы ты сделал выбор – чтобы ты решился и, в конце концов, выбрал если не судьбу, то хотя бы новую точку зрения и тем самым надиктовал план действий: куда ему, безглазому пространству, двигаться или расти.