Читать книгу "Преступная история США. Статуя кровавой свободы - Лев Вершинин"

Но тщетно. Ни квалификация адвокатов, ни их красноречие не могли отменить тот факт, что суд решал вполне конкретную задачу, а потому все действия диссидентов (их называли исключительно «мятежниками») – угрозы оценщикам, «походы» на Квакертаун и Вифлеем, требования к судебным исполнителям убираться восвояси – рассматривались в максимально сгущенных тонах. «Явным признаком измены» власти объявили даже разговоры о предвзятости обвинения, пригрозив вводом войск и огнем на поражение по «сборищам более пяти мужчин», – и в итоге вердикт жюри присяжных оказался вполне предсказуемым: «Да, виновен, снисхождения не заслуживает», так что 14 мая, в день оглашения приговора, никто не сомневался в том, что Фрису, и не только ему, отвесят «вышку». Однако накануне защите удалось раздобыть доказательства личной неприязни двух заседателей к подсудимым, а пренебречь этим нюансом, не рискуя вовсе уж потерять лицо, власти не могли. И дело пошло по новому кругу, уже не в Филадельфии, а в тихом Норристаунке, где начальник тюрьмы, жалевший подсудимых, взял за правило выпускать их по утрам на подработки, под честное слово, которое никто, даже те, кому светила петля, и не подумал нарушить.

Делу венец

11 сентября пошло по второму кругу. Поначалу с определенной тенденцией к смягчению, не потому, что доказательств измены не было (это мало кого волновало), а просто за скандальный повод уцепились оппоненты президента Адамса и «хозяев жизни» – демократы-либералы Томаса Джефферсона, – и резонанс решили как-то смягчить. Единственное, что теперь требовали от Фриса и «немцев», это признать введение «оконного налога» законным, а себя виновными, и дать обязательство не требовать возвращения денег на том основании, что войны с Францией так и не случилось. Однако от такого приличного предложения подсудимые категорически отказались, и в конце концов, – еще раз повторю, при полном отсутствии улик (в связи с чем 20 подсудимых были оправданы вчистую, а пятеро, признанные «участниками сговора», получили небольшие сроки), – Джона Фриса и двух его соратников все же приговорили к повешению. А судья Томас Чейз, сочтя необходимым объяснить изумленным людям причину столь сурового решения, официально заявил, что «Лица, позволяющие себе громко и неприлично осуждать самое лучшее, самое мягкое правительство в мире, высказывая сомнения в законности его решений, должны пострадать в пример всем остальным».

Впрочем, 21 мая 1800 года, за три дня до приведения приговора в исполнение, президент Адамс подписал помилование и амнистию всем приговоренным, пояснив, что «проучить этих мелких людей было бы полезно, однако не следует сдавать козырь на руки большим людям», то есть Джефферсону. Что было, в общем, здраво, но нисколько не помогло: немецко-голландские общины Новой Англии беспредела не простили, и федералисты проиграли выборы с позором: м-р Адамс оказался даже не на втором месте. Новое же руководство, встав у руля, провело через Конгресс закон о недопущении впредь введения центральными властями «чрезвычайных» налогов без консультаций с властями штатов.

В общем, как ни парадоксально, «диссиденты» немножко победили. На долгие шесть десятилетий, аж до начала Гражданской войны, претензии федерального центра на исполнение любого его каприза были пресечены, и «маленькие люди» Пенсильвании оценили это по достоинству: оставшиеся 18 лет жизни Джон Фрис прожил в почете и уважении, как подобает народному герою. Вот только добиться возвращения народу незаконно отобранных денег ему так и не удалось, – хотя судился с правительством, что называется, до самыя смерти. У других, тоже требовавших реституции незаконно отобранного – плантаторов и бизнесменов, – высудить компенсации как-то получилось, а вот обитатели «немецких графств» так и остались на бобах. И когда Джон Фрис скончался, не то чтобы вовсе в нищете, но близко к тому, выяснилось, что многолетнюю тяжбу он вел на свои деньги, заложив все, что имел.

Глава 6. Арифметические большевики

А теперь, дорогие друзья, давайте скажем себе, что все описанное можно списать на издержки роста. Типа, «молодая демократия» утрясала прорехи, не сразу строилась и шероховатости были неизбежны. Зато потом… Вот, стало быть, и посмотрим, что потом. Героическую трагедию мы уже видели, трагифарс тоже, стало быть, нет причин не посетить и театр легкого абсурда…

Дом согласия

Многократно подтверждено: стоит честным, принципиальным и неподкупным борцам за свободу и против тирании слова дорваться до власти – и вот тут-то начинается самое оно, причем, чем кристальнее борцы, тем жутче. Английские колонии Северной Америки исключением не были, скорее, наоборот. Так что баптистскому проповеднику Роджеру Уильямсу, можно сказать, еще повезло: он не только сам сумел, избежав вполне вероятного костра или петли, в 1636-м дать ноги подобру-поздорову из пуританского Массачусетса, но еще и увел свою паству на «пустынные» земли близ Красного Острова. А там уже, честно купив у местных индейцев аж за 24 одеяла немного земли, основал поселок Провиденс. Два года спустя другой пастор, Джеймс Коддингтон, привел туда же еще одну группу вольнодумцев, не поладивших с официозным вольнодумием, и столь же честно, за восемь топоров и зеркало, купил у краснокожих еще немного земли, вслед за чем заложил сразу два поселка – Покассет и Ньюпорт. Поскольку принципы преподобного Уильямса – «Свобода и веротерпимость!» – преподобный Коддингтон вполне разделял, жили городки мирно и дружно, меж собой ладили, индейцев не обижали (впрочем, те вскоре ушли с побережья, сохранив – редкий случай – о белых людях самые лучшие воспоминания), а затем понемногу начали и объединяться.

Уже в 1643 году упорный Роджер Уильямс, съездив в Лондон, добился приема у короля и согласия его величества на учреждение новой колонии, «Остров Род и плантации Провидения». Была выписана и Хартия, утверждавшая вольности колонистов по схеме «плати налоги и спи спокойно», а ровно через двадцать лет, в 1663-м, все до конца обсудив и согласовав, жители четырех объединившихся поселков провозгласили основание новой, зависимой только от его величества колонии. Райского местечка, где царила полная веротерпимость, а принудительный труд, вне зависимости от цвета кожи, согласно закону от 18 мая 1652 года, был запрещен, в связи с чем большую часть рабов накануне вступления закона в силу срочно продали соседям, а прочим выделили участки земли в аренду. Торговать невольниками, правда, продолжали, бизнес есть бизнес, но держать на своей территории – ни-ни, только транзит, а выручку щедро жертвовали на благотворительность и просвещение. А еще следует отметить, что землю в 1662-м переделили по-честному, чуть ли не поровну между семьями, записав в Уставе, что фермы, как гарантия свободы, не отчуждаемы от владельцев, а все, кто владеет землей, как соль и столпы этой земли, имеют право избирать и быть избранными. Ну и зажили.

Серые паспорта

Жизнь в колонии была, надо сказать, неплоха, во всяком случае, намного спокойнее и справедливее, чем у соседей, поэтому население росло достаточно быстро, – в основном за счет ирландцев-католиков, которых везде щемили, а в свободомыслящем Род-Айленде ничуть. Правда, лишней земли не было, но «нелишней» хватало, так что мигранты были вполне довольны, получая участки в долгосрочную, фактически наследственную аренду на вполне справедливых условиях. По ходу дела поучаствовала колония и в Войне за независимость, причем Акт о Суверенитете подписала еще 4 мая 1776 года, за два месяца до всем известной Декларации, к которой потом просто присоединилась – уже как независимое государство. Еще раньше, тоже первой из всех, полностью отказалась от рабства, запретив, – невзирая на все выгоды – ввоз и транзит чернокожих. А поскольку тяготы войны Род-Айленд минули, получила от суверенитета все выгоды, ничего при этом не потеряв. Так было и дальше. Самый маленький штат считался самым спокойным, самым дружелюбным, самым удобным для жизни. Туда ехали охотно, и оттуда никого не гнали. Правда, в какой-то момент земля под новые фермы кончилась, но зато росли города, множились заводы и фабрики. И вот тут-то, наконец, возникли сложности. До сих пор мироустройство было прочным, привычным и надежным: фермеры – владельцы земельной собственности, «стоимостью не менее 134 долларов и 7 центов», а значит, и полноправные избиратели – с арендаторами, что черными, что белыми, вполне находили общий язык. Но теперь все изменилось. То, что вполне устраивало арендаторов (они платили налоги и служили в милиции, вполне удовлетворяясь правом взамен заседать в суде присяжных и наличием специального Суда для Споров, защищавшего их имущественные права), увы, никак не подходило жителям разросшихся в города поселков. К тому же «понаехавшие», прибывшие кто из Европы, а кто из менее вольнодумных штатов, были расистами до мозга костей, чего в Род-Айленде отродясь не бывало, и начались проблемы. А поскольку суд, куда избирали только «старожилов», владевших землей или на земле трудившихся, выносил вердикты, не глядя на цвет кожи, мигранты, которых к 1840 году было уже около 50 % населения, ощущали себя ущемленными.