Читать книгу "Копье Милосердия - Виталий Гладкий"

Праздничный стол ломился от изобилия яств. Обязательный студень, которым всегда начинался пир, соседствовал с окороком, копченое сало — с запеченным бараньим боком, гусь с яблоками глядел на утку с капустой, рядом на серебряных блюдах мирно уживались жареные на угольях куры, тетерева, куропатки и рябчики, лежали солонина с чесноком и пряностями, гусиные потроха, вяленая свинина, говядина и лосятина, молочный поросенок, запеченный на вертеле…

А уж рыбы-то было, рыбы! И соленой, и копченой, и заливной, и запеченной в печи. Рыба не только с Волги-матушки, которая стоила дороже дичи, но и с самых отдаленных мест государства Российского. Трифон расстарался купить рыбу просто громадных размеров, потому как считалось, что чем она крупнее и чем больше ее на столе, тем выше почет гостям. Астраханский балык, кольская семга, сибирская нельма и белорыбица, кавказская шемая, байкальский омуль, а еще на закуску черная уральская икра — паюсная и зернистая…

Но царицей рыбьего царства, конечно же, считалась приготовленная по-особому «троя-рыба». Она готовилась только для праздничного стола и несла особую символическую нагрузку. Блюдо из осетра, судака и щуки символизировало триединого Бога — Отца, Сына и Святого Духа. Тельное (рыба без костей) из судака укладывалось в тельное из щуки, а уже оно — в тельное из осетра.

«Троя-рыба» была так называемым «опричным блюдом» и лежала на золотом подносе перед главой семейства. Трифон лично разрезал ее на кусочки, раскладывал по серебряным тарелкам и передавал главным гостям — отцам семейств — как знак большого к ним уважения. Ставя перед купцами тарелки с «троя-рыбой», слуга низко кланялся и говорил: «Чтоб тебе, милостивый сударь, кушать на здоровье».

Далее шли пироги с разнообразной начинкой, сочиво, кутья, блины, сладкие коврижки, цукаты, коломенская яблочная пастила, пряники, медовики, разнообразные варенья, притом не только из ягод, но и из некоторых овощей (морковь с медом и имбирем, редька в патоке), леденцы с пряностями, левишники, приготовленные из тщательно протертых ягод брусники, черники и земляники и высушенные на солнце, свежие фрукты — виноград, яблоки, инжир, урюк, заморские лимоны, орехи лесные, кедровые и волошские.

Что касается напитков, то в этом вопросе Трифон Коробейников перещеголял самого Мишенина, у которого праздновали прошлое Рождество. А уж старый «гость» знал толк в заморских винах, да и домашние напитки у него были выше всяких похвал. На узорочной скатерти стояли бутылки романеи*, бастры*, алкана* ренского*, фряжского*; братины с мёдами* ставлеными, хмельными и вареными: с медами красными — вишневым, малиновым и смородиновым мёдом, боярским малиновым; с белыми — мёдом паточным, сваренным с гвоздикой, и мёдом с кардамоном. Кроме того, гостям предлагались водка анисовая, водка с корицей, водка боярская, квас, сидр и пиво.

Праздничное застолье катило неторопливо, степенно, по давно заведенному порядку: сначала подали пироги, затем блюда из мяса, птицы и рыбы — жаркое, а уж потом, в конце обеда — супы (ушное). Из супов на стол поставили три разновидности ухи — белую (с луком), желтую (с шафраном) и черную (с корицей, гвоздикой и перцем). Была уха куриная, мясная, мневая (налимья), стерляжья и тройная «царская». Она варилась на курином бульоне, из разных рыб. Пескарь варился для клейкости, щука — для крепости, а карась и карп — для сладости навара. Затем все это вынималось и закладывалась рыба благородная — стерлядь или белуга.

После супов шел десерт, но перед ним полагалось часок-другой отдохнуть. Женщины со своими тайнами уединились на женской половине, а мужчины облюбовали просторную горницу, которую, в принципе, можно было считать кабинетом, потому что в ней стояли шкафы с книгами — Трифон Коробейников слыл известным книгочеем. Книгами и рукописями торговали на мосту, перекинутом через ров от Спасских ворот Кремля, и Трифон хаживал туда часто. Кроме того, он привозил книги из своих поездок, а также заказывал купцам, которые ходили в Европу.

— …Зрил я место в Чермном* море, где Моисей провел израильтян, а фараона погрузил в пучину со всем его войском, — увлеченно рассказывал седой, как лунь, Василий Позняков о своем путешествии в Иерусалим. — Сверху воды через все море двенадцать путей видно. Море синее, а дороги по нему белы лежат — издали видать. Опосля утопления воины фараоновы обратились рыбами, у тех рыб — главы человеческие. Тулова у них вовсе нет, токмо едины главы, а зубы и нос, как у людей. Там, где уши, — перья, а где затылок, там хвост. Никто эти рыбы не ловит и не ест.

— Ужель такие рыбы и впрямь водятся?! — удивлялись недоверчивые купцы, которые и сами много чего повидали.

— Вот вам крест! — перекрестился Позняков. — Рыбами стали и фараоновы кони. Но на конских рыбах конская шерсть, а кожа на них толста — на перст. Их ловят, кожи снимают, а тело выбрасывают. Из этих кож переды и подошвы подшивают. Воду те кожи не терпят, но когда сухо, их на год доброй носки хватает.

— Да-а, — протянул Степан Твердиков, — повезло тебе. В таких дальних палестинах побывал, Гробу Господню поклонился, много чудес повидал… А мы лишь королеву аглицкую лицезрели.

— Страшнее моей старухи… — буркнул Федот Погорелов. — Рыжая, конопатая, волосы в завитушках, а кожа белая, как у покойницы. Но бояр своих в руках держит, это точно. Только мигнет, даже слова не вымолвит, а к ней уже бегут, бородами полы метут…

— Был я и в приделе Неопалимой Купины в Преображенском храме, — продолжил свои «сказки» Василий. — Там в мраморный камень вделаны два камня великих, что опалила Неопалимая Купина. А входят люди в тот храм в великой чистоте, сняв свои ризы и постирав, или в новых ризах. Придя к церковным дверям, сапоги нужно снять с себя, а ноги вымыть и босыми пойти или в суконных чулках; а в кожаных входить нельзя. Если забудешь и не исполнишь этот обряд, войдешь в храм обутым, то наложат на тебя епитимью — четыре года босым ходить. На гору Синайскую восходил. Трудное занятие… Четырнадцать тыщ ступеней, и все каменные; с непривычки пока дойдешь, обратно вернуться нету сил. В Иордане купался… нырнул. Но дна не достал. Говорят, что глубина там будет около четырех сажен. В монастыре Синайском был. Водятся там птицы рябы, что куры наши, таковы велики. Те птицы послал Бог с небес израильтянам, когда они жили в Синайской пустыне сорок лет…

Изрядно нагрузившиеся спиртными напитками и разомлевшие от сытной еды купцы внимали рассказу Василия больше из вежливости и благопристойности, потому что эти «сказки» они уже слышали не единожды. Но вскоре Позняков устал и умолк, чтобы испить ковш квасу, и купцы сразу же переключились на тему, более близкую и злободневную для торгового люда.

— Дорофей Смольнянин просит поручительства по долгу, — озабоченно сказал Иван Михайлович. — Отсрочку ему дали на три года, теперь дело за мной… ежели соглашусь.

— А много ли он задолжал? — спросил Юрий Грек.

— Много. Семь тыщ целковых.

— Ух ты! — разом выдохнули купцы.

— Вот и я об этом… — Мишенин сокрушенно покачал головой. — Большие деньги… Однако же Дорофей всегда берег свою честь, поэтому сомневаться в нем не могу[2].